Романтика

«Я никогда не забуду моего первого въезда в Севастополь; это было в позднюю осень в ноябре 1854 года. Вся дорога от Бахчисарая на протяжении 30 вёрст была загромождена транспортами раненых, орудий и фуража. Дождь лил как из ведра; больные и между ними ампутированные лежали по двое и по трое на подводе, стонали и дрожали от сырости; и люди и животные едва двигались в грязи по колено; падаль валялась на каждом шагу; из глубоких луж торчали раздувшиеся животы павших волов и лопались с треском; слышались в тоже время и вопли раненых и карканье хищных птиц, целыми стаями слетавшихся на добычу и крики измученных погонщиков и отдаленный гул Севастопольских пушек. По неволе приходилось задуматься о предстоящей судьбе наших больных, предчувствие было не утешительным, оно и сбылось…» Читая эти строки из дневника Пирогова Николая Ивановича, назвавшего войну «травматической эпидемией», я в одночасье позабыл и об Авиценне и о Гиппократе, и даже о Чарльзе Дарвине, которого на протяжении всей учебы хотел увидеть. Теперь я точно знал к кому отправлюсь, удивлю конечно весь факультет такой резкой сменой выбора, но по сути кому какая разница? Мой выбор, так что извольте, в правилах использования студентами третьего курса расщипителя времени, черным по белому написано: для прохождения практики, студент может на личный выбор получить доступ к трехдневному пребыванию на практике у любого ученого, внесшего вклад в науку по его специальности, в данном случае в медицине, биологии и химии.
Отвлекшись от своих рассуждений и придя к выводу о твердом решении побывать на Крымской войне в качестве практиканта, я решил посмотреть несколько передач о том времени, о той войне, которая, честно говоря меня сильно пугала, ведь в настоящем все было совершенно не так, человечество давно отошло от насилия и войн, уже лет как двести не было зарегистрировано ни одного конфликта с применением насилия, а уж о войне и речи не шло. Но что-то было в этих войнах пленительное, что-то романтическое, что-то захватывающее. Солдаты шли с оружием на врага понимая, что это может быть последний их день жизни, глядели как их товарищи и боевые друзья падают замертво от ранений из многочисленных орудий убийства. Да, я хочу побывать там, уничтожив всякие сомнения твердо решил я, всматриваясь в монитор своего планшета, и слушая диктора, рассказывающего об обороне Севастополя, параллельно разглядывая страшные картины этой войны, прилагаемые к тексту.
«Ну что, ты готов ко встрече со своим любителем мартышек?»- как обычно грубо, но позитивно выпалил ворвавшийся в комнату Артем.
«Я не полечу к Дарвину» – выключив планшет, понимая что с приходом Артема об учебе можно некоторое время не думать, ответил я.
«Как не полетишь? Ты что решил не лететь на практику?» – удивился Артем и прыгнув на свою койку принялся отстукивать что-то на ноутбуке, достав его из под груды тетрадей и прочего учебного барахла.
«Я полечу к Пирогову» – все больше желая расщипления именно к Николаю Ивановичу, отозвался я.
«К кому? Это кто такой? Ученик Аристотеля какой-нибудь?» – начал травить свои привычные шутки Тёма.
Это великий врач и изобретатель в медицине, уникальный человек, человек легенда…
«Да знаю я кто это» – резко и немного нервно перебил мою серьезную речь Артем – «я, может, и дурак, но не на столько же. Почему к нему? Ты же три года ждал встречи с Дарвином? Столько готовился, не понимаю я тебя, впрочем никогда не понимал» – Артем засмеялся. «В какие годы отправишься?»
«На крымскую войну в 54й-55е годы» – сухо ответил я перелистывая конспекты по строению человека.
«Куда?! Ты что с ума сошел? Тебя же там пристрелят как пить дать! Ты головой ударился, или что с тобой случилось?!» – Артем соскочил со своей кровати и рывком приблизился вплотную ко мне впившись взглядом в мое непоколебимое лицо.
Мне стало даже немного приятно, что я так ошарашил Артема, имеющего статус крепкого и ничего не боявшегося парня. Я увидел в его глазах страх, мне и самому было страшно, наверное даже страшнее чем ему, ведь он и вправду был жестким малым и никогда не прогибался перед насилием в студенческой жизни. Все победы, которые у нас имелись при договорных драках с физвозом в лесополосе за главным корпусом достались, как мне всегда казалось, в первую очередь благодаря ему, ведь он отлично дрался, и вышибал дурь из этих самолюбивых качков как следует. Наверное из-за Тёмы физвоз нас так и не любил, и все время затеявал ссоры, и даже в те редкие случаи, когда они нас все-таки умудрялись избить, мы с Тёмой успевали троих, четверых отправить на недельку в больницу. Но Артем был прав, хоть я это и без него знал: драки драками, но война никого не щадит, и моя практика могла бы закончиться плачевно.
Первым тишину нарушил Артем, нинавидивший молчание и тараторивший о чем не поподя постоянно: «ты не изменишь свое решение, я это понял еще до того как узнал куда ты намылился! А поговаривают что у меня головы нет» – с некой иронией закончил Артем и добавил: «ладно, хватит о печальном, давай-ка устроим праздник в честь смельчака Антохи и наведаемся к второкурсницам с геофака. Помнишь тех двух, Алену и Веронику? Мы так и не сводили их на киношку, самое время братец, одевайся, я встретил их сегодня в столовой, они не прочь отведать крепких и умопомрачительных медиков!» – Артем начал кривляться изображая конкурс бодибилдинга, вставая в позы демонстрирующие его мускулатуру, которую, признаться, под прослойкой его добротного жира не особо то было и видно.
-Не могу Тёма, мне еще нужно много чего посмотреть и прочитать про оборону Севастополя и Пирогова, сам понимаешь. Своди их в кафешку после кино, заодно обо мне похвастаешься, с кем тебе удостоилось чести в одной комнате проживать.
-Как знаешь, уговаривать не стану, но перед смертью с прекрасными географичками я бы все-таки встретился.
Понимая, что таким неуклюжим методом он пытается отговорить меня, я все же огрызнулся: «отличное напутствие, спасибо Тёма!»
«Извини брат, просто ты и вправду затеял ненужное, слетай к Дарвину, не рискуй за зря» – поспешно извинился Артем, все еще не утративший надежды на смену моей самоубийственной затеи.
-Все будет в порядке Артем, мне это необходимо. Меня влечет эта романтика, я ничего не могу с собой поделать, и я это сделаю так или иначе.
Артем улыбнулся, как всегда и при любой трудной ситуации, позитивно похлопал меня по плечу и удалился, сказав лишь одно слово: « удачи!»
«Завтра летишь к Авиценне?» – выйдя из своей комнаты в общий коридор поинтересовался я у удаляющегося Артема.
«Конечно, хотя мое расщипление тоже опасно, меня могут посадить на кол арабы за мое придурковатое поведение!» – не оборачиваясь крикнул Тёма и исчез за поворотом.
«Подумать только, ведь я за этого пухлого балбеса готов жизнь отдать, впрочем, как и он за меня» – подумал я и не теряя времени вернулся в комнату к изучению пленившей меня темы.
Вчитываясь все больше в историю того сурового времени я все глубже и глубже погружался в тот ужас и боль, пронизывавшие годы Крымской войны. Я вообще мало понимал и представлял зачем люди уничтожают друг друга столь яростно и уверенно, будучи полностью подвластны малопонятным идеологиям и прочему идиотизму позволяющему отнимать жизни, сотни тысяч жизней. Однако как же все-таки это было гордо – идти со своими союзниками, со своими братьями и сестрами в победную атаку, выкрикивая гордое «ура» или еще что-нибудь в этом духе. Одержать тяжелую, долгожданную победу и строить новое, лучшее будущее для своих сыновей, и сыновей их сыновей.
Отвратительный звук будильника заставил меня открыть затекшие глаза. На планшете шла очередная передача о войне, одна из тех многих, которую я поставил вчера в плейлист после ухода Артема. «Уснул, сам того не заметил» – усмехнулся я, принявшись лениво умываться и приводить себя в порядок перед учебным днем. В коридоре стоял оживленный гул, оно и не удивительно, ведь сегодня день полетов на расщипителе времени, любому студенту это интересно до чертиков. Десять минут спустя я уже направлялся стремительным шагом по насыпной дорожке от общежития к главному корпусу родного университета и пил горячий бодрящий чай с бергамотом. Его терпкий, горьковатый вкус быстро привел меня в чувство, и я даже умудрился невольно подслушать разговор двух студентов с геофака идущих поблизости о их полете к Колумбу в качестве матросов. Их оживленный спор о том кто из них будет первым драить палубы меня развеселил, ведь они оба будут их драить все три дня, и врядли вообще смогут пообщаться с Колумбом, которому нет дела до полотеров. Ну хоть настоящего рома перед отбоем похлебают, если смогут выклянчать. Или, быть может, смогут заслужить часок с горячими женщинами африканских портовых городишек, матросами все-таки будут. Однако быстро отвлекшись от разговора этих студентов я принялся настраивать себя на собственное расщипление, которое состоится через час. Думая о Крымской войне, о Пирогове, о обороне Серастополя и об остальных темах связанных с моим выбором я быстро добрался до главного корпуса и прокатившись на шустром лифте буквально вбежал в аудиторию, где уже сидели мои сокурсники слушая профессора о предстоящем для всех приключении. Каждый из ребят по списку подходили к электронной доске и вписывая свою тему для полета удалялись на первый этаж университета, который отводился капсулам машины под названием «квантовый расщипитель времени», называвшийся в простонародье «леталка». Когда очередь дошла до меня, я подошел к яркой доске и написав тему поспешил к выходу. Уходя я слышал возбужденный шум, прокатившийся по аудитории – наверное прочитали мое решение полета. Мой страх, посещавший со вчерашнего вечера ненадолго сменился гордостью, совсем не на долго. Вновь прокатившись на лифте и зайдя в комнату с керамической капсулой высотой под три метра меня окутала неуверенность, захотелось вернуться и вписать одну из дат деятельности Дарвина. Но я понимал, что эти сомнения пустая трата времени: слетая к Дарвину я буду корить себя за то, что не хватило смелости расщипиться туда, куда захотел больше всего на свете.
«Антон Стрельников? Подходите, не стесняйтесь» – обратился ко мне работник одной из свободных установок.
«Ну и полет вы себе однако выбрали, не страшно?» – вопросительно, но все же безразлично произнес человек, набирая что-то на панели управления, пока я неуклюже влазил в яицевидную стеклянную камеру напичканную проводами и оголенными платами.
«Правила вам известны, меры предосторожности тоже, я обязан вам все это сообщить, но вы и так все знаете» – все так же сухо и безразлично бубнил себе под нос рабочий установки. Наконец, все проверив и приведя гигантское керамическое яицо в действие он спросил сверкнув глазами: «ну что Нэо, готов узнать что же такое матрица?» Железные обручи, защелкнувшиеся у меня на руках и ногах и ледяной соединительнительный гель растекшийся мерзкой слизью по всему телу не дали в полной мере оценить его шутку, и я не ответив закрыл глаза, понимая что с минуты на минуту «леталка» расщипит мое тело на кванты и забросит в 1854 год.
Должно быть тепло а не жарко. Я открыл глаза. Все еще в нашем времени. Капсула уже минут пять как закрыта, гудит и трясется, почему я все еще сдесь?! Жар усиливается, должно быть тепло а не жарко! Я крикнул в панике: «эй! Все нормально у меня?!» Голос звучал заглушено но звонко, как будто я кричал в трехлитровый бутыль. Сквозь толстенную керамику еле еле были различимы силуэты работников, вернее только их белые халаты. Мне горячо! Это нормально? Не слышат… Слизь, называвшаяся гелем нагрелась и вот вот начнет кипеть у меня на теле! Неужели неисправность? Как было с тем парнем, пол тела которого отправилось в прошлое, а вторая половина осталась!!! Нет, не может быть, это новые модели «леталок», они не дают сбоев. Все будет хорошо, успокойся, закрой глаза, вздохни и успокойся, все будет хорошо.
«А ну встать солдат!» – хриплый голос буквально вонзился мне в уши. «Встать кому сказано!» – тяжелый удар в грудь заставил меня выдохнуть. «Глаза, мои глаза» – залепетал я, пытаясь открыть глаза, которые сильно щипало. Почва на которой я лежал была холодная и мягкая, дождь барабанил по моему лицу.
-Что с глазами то солдат? Осколками зацепило Чтоль?
«Я не солдат, я медик» – начав потихоньку приходить в себя неуверенно ответил я – «я медик, прибыл для прохождения практики у… Сейчас наговорю лишнего» – оборвал себя я, осознавая что могу запросто нарушить ход истории. К координальным последствием вмешательство в прошлое не грозило, но незначительные изменения бывали, не хочу быть нарушителем расщипления.
«Я младший помощник Николая Ивановича Пирогова» – встав в полный рост отчеканил я.
«Так какого хрена ты тут прохлаждаешься?» – голос военного был таким же суровым, как и его внешний вид. Его закопченые руки и лицо были со множеством порезов и ссадин, глаз перевязан грязной тряпкой пропитанной кровью, форма была потрепанной и покрыта свежей глиной.
«Ступай скорей, у Николая Иваныча и так дел невпроворот, раненых не убавилось. Иди прямо вдоль этой насыпи и увидишь землянку, тебе туда!» – не дождавшись какого либо ответа с моей стороны, солдат сжав могучими руками свою винтовку удалился быстрым шагом к одному из окопов. Я поступил так же, не теряя ни секунды я направился в указанную солдатом сторону. По всюду бегали люди, кто-то в форме, кто-то без нее, суетились мед-сестры, кони ржали. И эти крики, нескончаемый хор отчаяния, я хотел закрыть уши и глаза, хотел вернуться обратно, но у меня была миссия – встретится с легендарным Пироговым. Я не сразу понял что это за свист, раздававшийся со всех сторон, однако после того, как я увидел окровавленное тело какой-то девушки, в которое с этим таинственным свистом влетело несколько пуль, лязгнув по ее бездыханной груди, я машинально пригнулся на сколько мог, и продолжил путь уже в такой скрюченной позе. Повсюду трупы, части тел, бормочущие в бреду солдаты, лежащие чуть ли не друг на друге, сломанные пушки, залитые дождем и грязью… Мне стало жутко, по настоящему жутко, о романтике, которую я так воспевал днем позже и речи не шло. И этот запах… запах смерти, он опьянял на столько, что у меня заболела голова и стали подкашиваться ноги. Наконец я увидел вдалеке землянку, вокруг которой копошились мед-сестры, заносящие или наоборот, вытаскивающие раненых. Поспешив к ней, я проверил свой передатчик, обеспечивающий мне путь домой. «Три дня, три дня»- успокаивал я себя не желая находиться здесь и ни минутой дольше. Дело даже не в том, что я увидел весь ужас войны воочию, и чего, вообщем-то, хотел. Я проходил практику в нескольких городских моргах, был на семи операциях, да и по телевидению сцены насилия стали обыденным явлением; видя многочисленные трупы, ранения и кровь я нисколько не боялся и не испытывал отвращения. Я не хотел здесь находится по одной простой причине, о которой не осознавал ранее – смерть. Меня запросто могли настигнуть шальные пули, или… да что угодно, тут правил нет, а человеческая жизнь сродни изрисованного листика в середине тетради с конспектом – вырвал и забыл.
«А ну служивый, подсоби» – скомандовала медсестра, одеянием больше походившая на монахиню. - «Затащим-ка его внутрь, хватайся за ноги.» Я крепко схватил раненного в живот солдата, сестра взяла его за руки. Рывком мы заволокли его в землянку, которая оказалась довольно просторным военно-полевым госпиталем. Обстановка что снаружи, что и изнутри была угнетающая, в этом полевом госпитале была даже хуже – по всюду лежали служивые: кто стонал, кто кричал, кто-то подавал признаки жизни лишь тяжело поднимающейся вверх вниз грудной клеткой.
«Кладем между» – скомандовала бойкая медсестра, указав на двух солдат с оторванными, но уже перевязанными ногами.
«Пушкари, ядро прямиком в пушку угадило, схлопотали бедолаги» – утерев окровавленое лицо не менее окровавленым рукавом, взохнув сказала уставная девушка, - «третий на месте сгинул, нужно бы его, как минутка выдастся, перетащить на телегу, а то грязью и дождем зальет, поди потом найди его, чтоб родичам отвезти.»
«Ты его знала?» – удивившись такому вниманию спросил я, но все равно не особо придал значению вопросу.
-Бахчисарайский, как и я, дядька Колька, у него куры и пару свиней, жена Прохоровна, жаль бабу, троих сорванцов на нее оставил.
Солдат, лежащий между изкалеченых пушкарей застонал, и не открывая глаз принялся бормотать что-то не связное.
-Держись родненький, скоро поправишься, Иваныч тебя вмиг поднимет, он у нас волшебник. Картечью с юга долбили, все в ямы попадали, а он стоял прямо, да по вражинам отстреливал, вот и схватил прицельную. Только при мне четверых свинцом порубил, настоящий герой.
«В бреду горланит сокол» – проговорила сама себе девушка и не отрывая глаз от раненого в живот солдата набрала в стоящей рядом кастрюле черпак воды.
«Катерина, а ну не смей!» – раздался суровый, но не враждебный голос.
Я развернулся и увидел быстро подошедшего к нам мужчину лет сорока, в пиджаке без рукавов и в белой рубашке, которая была белой лишь в нескольких местах не измазанных кровью. Стройный, среднего роста, с огромной залысиной на лбу и макушке, щеки украшали пышные бакинбарды, взгляд пронзительный и глубокий, брови нахмуренные.
-Не ампутированых и не оперируемых без моего ведома не поить, сколько раз повторять? Стонут, кричат, пить просят, да хоть пускай проклинают - не поить и не кормить пока я не посмотрю!
Мужчина буквально источал какуюто невиданную мощь, энергию, я даже немного успокоился, находившись рядом с ним не больше минуты.
«В живот угодила?» – что-то записывая в небольшой тетради начал опрашивать девушку могучий человек. – «одна, две, на вылет? нет времени у меня осматривать каждого, не молчи Катя!»
«Одна на вылет Николай Иваныч! Больше ранений не имеется!» – с солдатской выправкой отозвалась девушка. Хоть виду она и не подавала, но я четко увидел ее усталость и отчаяние. Ее красивые карие глаза вот вот и взорвались бы слезами, но вероятно, как и меня, ее поддерживал этот железный дух хирурга, который источал надежду. Я сразу догадался что это Пирогов, однако голова была забита…нет, она наоборот была опустошена, поэтому никакой радости или восхищения я не испытал, стоя в метре от легендарного Николая Пирогова.
«Твой чтоль?» – еще больше нахмурившись спросил Пирогов у Катерины, стоящий на коленях возле головы нового раненого.
«Митька, братец мой младшенький» – с надежной в глазах отозвалась Катя, не выпуская из рук черпак с живительной жидкостью.
«Нельзя ему пить, голубушка, нельзя. Сгинет братец твой если напиться ему дашь, в живот зараза угодила, терпеть надо, а как вытащу пулю да залатаю, хоть кастрюлю всю выпьет!» – слова Пирогова были утешительны только по смыслу, интонация с которой он это сказал, показалась мне циничной и отрешенной.
С»рочная помощь» – озвучив запись Пирогов обратил взор на меня.
-Ты кто будешь служивый?
-Я медик, прислан к вам в помощь!
«Помощь это хорошо, ступай к столу в самом конце, начинай операцию, сестра все расскажет» – Николай Иванович указал на дальний стол, на котором лежал стонущий мужчина с длинной бородой, весь в крови и грязи.
«Эраст, эфиру дай Катькиному брату» – Пирогов окликнул своего ассистента. Пока Эраст мочил тряпку эфиром, я оглядывался по сторонам, беззащитно хлопая глазами и не зная за что хвататься.
«Ты лекарь или горлопан?» – угрюмо буркнул на меня Пирогов моментально приведя меня в чувство.
«Прошу прощения, устал с дороги!» – ответил я и тут же отправился к столу в дальнем углу землянки.
«Как звать то тебя?» – окрикнул меня Николай Иванович
«Антон, Антон Александрович» – не оборачиваясь представился я, давая понять что я испавил свою оплошность, приступаю к работе безотлагательно.
«Итак, что тут у нас!» – бойко проговорил я подскочив к доверенному мне раненому… и тут же впал в ступор. Пока медсестра перечисляла всю информацию по поводу ран, и рекомендации к неотложной помощи, мои глаза были прикованы к ужасающим ранам, от которых каким-то чудом не погиб этот мужчина. Те пальцы на руках, что не оторвало, были не похожи на себя, изломаны и обожжены; обе руки были с несколькими открытыми переломами обнажая окровавленые кости; одна нога была вывернута и стопа смотрела вниз свисая со стола, на второй ноге начисто снесена коленная чашечка; голова была обожжена, волосы сохранились лишь местами на лице и висках, затылок же был покрыт рваными волдырями и, казалось, еще дымились.
«Что с ним произошло?» – перебил я худощавую женщину, которая монотонно продолжала перечислять повреждения.
-Два ядра взорвались одновременно по обе стороны от него, Иваныч сказал штопать безотлагательно и без ампутации. У него еще осколки в груди, надобно достать сперва, нести эфир?
Я замешкался и не знал что сказать. Я такого не видел, да чего уж там, я и не думал что после такого можно выжить, да еще и провести лечение без ампутаций.
«Доктор, нужно немедля эфиру ему, может от боли не сдюжить!» – поторопила меня медсестра.
«Да, да, конечно, несите поскорей. Дозировку знаете?» – спросил я у вернувшейся с бутыльком эфира женщины.
«Я думала вы знаете?» – удивилась женщина и пристально посмотрела мне в глаза. «Вы точно лекарь? Вы на него не шибко то и похожи!» – с укаризной начала наседать медсестра.
Оглядываясь по сторонам я принялся искать Пирогова, понимая что без него я угроблю пациента. Да и медсестра в любой момент может поднять тревогу, и просижу я оставшееся время где-нибудь в окопе с винтовкой на перевес, ожидая шальной пули в хребет.
«А ну цыц баба!» – крикрикнул я, догодавшись, что это послужит одним из доказательств того, что я не последний человек сдесь. – «Промакивай платок, я мигом вернусь» – увидев Пирогова и устремившись к нему, приказал я женщине.
Пирогов в нескольких десятках метров от меня проводит операцию. Как мне отвлечь его? Как мне сказать, что я не знаю как оперировать? Что делать? Мой пульс участился на столько, что мне казалось, что я пробежал километров десять, а теперь гружу мешки с цементом.
«Николай Иванович, Николай Иванович» – неуверенно начал я.
«Не знаешь что с эфиром делать?» – не отвлекаясь от зашивание ноги раненому парню спросил серьезный Пирогов.
«Да, Николай Иванович, не знаю». – выдохнул я, но легче от этого не стало.
«Эраст, заканчивай, повторная перевязка через шесть часов, медикаменты по списку, воду можно через час». – Пирогов осторожно, но быстро передал нить Эрасту Васильевичу и резко махнул к моему операционному месту. Я чувствовал себя интерном двоечником, хотя лучше меня в операционной не было на всем факультете, и этот факт знали все, и ученики и преподаватели.
«Елизавета, платок» – скомандовал Пирогов, и медсестра послушно положила на нос изувеченному солдату пропитанный эфиром платок. Солдат, измученный болью, почти сразу потерял сознание, его дыхание выровнялось, но даже в бессознательном состоянии, казалось, он испытывает жуткую боль. Пирогов бегло осмотрел повреждения, проверил пульс на шее и обратился ко мне – «Антон Александрович, ваша задача, пока я достаю осколки из груди, сломать и выправить кости на ногах».
«Он не сможет ходить, тут ампутация, не иначе». – залепетал я.
«Тогда займитесь руками, задача та же. Я надеюсь руки ампутировать вы не думаете?» – совершенно спокойно, но с некой подковыркой сказал Пирогов, уже звякнув об пол несколькими кусочками железа, найденными в груди спящего солдата. Медсестра уже держала наготове окрававленый молоток. Я был не готов пустить его в ход, и поэтому попытался вручную вправить кости. Справившись с одной рукой, и перейдя ко второй, я неохотно взял у женщины кровавый инструмент, осознав что без него не обойтись. Хрустящий жутью звук пробежал по моему телу, пробираясь в самые дальние уголки, как будто это мои кости послушно ломались под ударами холодного металла.
«Елизавета, готовь гипсовые повязки поживей.» – голосом робота сказал Николай Иванович, заметив что я почти закончил с руками.
-Ноги ампутировать нет надобности, Антон Алексаныч, выправим и наш бравый служивый уже через три месяца будет в строю!
Спорить я не стал, из передач и статей в интернете я узнал, что Пирогов был уникальным хирургом, и вытащил с того света не одного человека. Но те повреждения что я видел, не поддавались здравому смыслу, я…я…я просто не верил, что можно вылечить ноги, разорванные в клочья. Даже там, у себя дома, медицина была бессильна перед такими увечиями, ну или как минимум сопровождалась бы чередой сложнейших операций с применением новейшего лазерного оборудования, и реабилитация еще на год как минимум. У меня в голове не укладывалось, как столь уверенный в себе Пирогов залечит и поставит на ноги всего за три месяца этого несчастного! Пока я бережно, но в некоторой спешке накладывал гипс на руки, Пирогов, закончивший с осколками схватился за молоток. Я мог только догадываться, что твориться в его голове, ведь глаза, эти стеклянные холодные глаза ни о чем не говорили. Не о чем, кроме своего долга и того, что нужно идти к цели не смотря ни на что. Мое восхищение к этому человеку переросло границу роста, оно было за гранью безграничности. Буквально за мгновение он вправил все кости на ногах: поправил колено, которое было на самом деле целым, а не вырванным, как мне показалось неопытным глазом, мощными ударами вернул кости в исходное положение на стопе, которая была загнута в обратную сторону. Вообщем я был шокирован таким знанием дела, или магией, или… я не знал как он это делает, да и, вероятно, не узнаю никогда.
«Накладывайте гипсы поскорей, Антон Саныч, и переходите на следующий стол, будете ассистировать.» – с этими словами Пирогов не дожидаясь моего ответа перешел к указанному им столу, на котором лежала одна из медсестер, вероятно схватившая шальную пулю. Она кричала и билась в конвульсиях, но с приходом Николая Ивановича посмерела, и даже начала что-то с улыбкой ему говорить.
Закончив с гипсом и перетащив с женщиной перевязанного к стенке, к другим раненым, я направился к Пирогову, который уже начал оперировать девушку. Как вдруг двое солдат внесли молодую медсестру, больше похожую на монахиню. В ней я тут же узнал Катерину, эту мужественную молодую девушку, с которой я не так давно затаскивал ее брата.
«Что с ней!?» – выпалил я.
«Картечь» – сказал один из солдат, и выбежал наружу. У кати явно был болевой шок, она громко и четко говорила, что ей нельзя воду, повторяя эту фразу раз за разом. Я приложил руку к ее лбу – жара не было; проверил пульс – вроде в норме.
«Все тело чувствуешь?» - успокаивающим голосом спросил я
«Да… нет, руку, руку не чувствую.» – замешкалась Катерина. Я разорвал рукав, два свежих пулевых отверстия глядели на меня молчаливой болью.
«Еще живот и грудь» – проговорила Катя, расстегивая свободной рукой свою рубаху. Быстро расстегнув оставшиеся пуговицы и аккуратно сняв с не рубашку, я понял как Кате не повезло. Шесть свежих пулевых непрерывно выпускали красную жижу, а две, находившиеся справа живота, говорили мне о том, что задета печень, высвобождая темно-бурую кровь.
«Неотложная здесь!» – крикнул я ы сторону Пирогова, на что он только кивнул не оборачиваясь и не отвлекаясь от своего пациента. Две медсестры подбежали незамедлительно: одна с эфиром и повязками, другая с ножницами и другими инструментами.
«Как тебя зовут?» – спросила Катерина, пока я возился с приготовлением срочной операции.
«Антон, Антон меня зовут, потерпи родная, все будет хорошо» – руки мои тряслись, пот заливал глаза, а в голове было темно и холодно.
«Как там мой братец? Жив?» – голос Кати стал прерывистым, изо рта выступила кровь.
«Все с ним хорошо, прооперировал Митьку твоего Николай Иванович, не трать силы Катерина, расслабся, сейчас эфиру примешь, а как проснешься, уже и полегчает» – от этого вранья мне стало жутко до тошноты, ведь две пули в печени были на процентов девяносто пять смертельными.
«Антон, спасибо тебе, не надо этого, я умираю, ты и сам это знаешь, просто побудь со мной рядом.» - От этих слов я готов был взорваться, она была права, я ничего не мог поделать, медсестры находившиеся рядом переглянулись и поднявшись с колен переключились к другим раненым. Я начал оглядываться в надежде о помощи, но в этом и заключалась вся беда надежды: она умирала последней…
Я подхватил Катерину и положил к себе на грудь, она сжала мое плечо рукой а я лишь чувствовал ее слабое дыхание. Мне хотелось что-то ей сказать, но я молчал. Она хотела, чтобы я что-то сказал… но я молчал. Через минуту все было кончено. Я положил Катерину на пол, закрыл ей глаза. Тот миг, когда я накрывал ее бездыханное тело рубашкой растянулся на вечность. Мне казалось, что еще немного, и она резко отодвинет рубашку и скажет: «Что ты делаешь? Пойдем затаскивать раненых, у нас и так дел невпроворот!» Она мертва…Она мертва – голос в моей голове уничтожил мои грезы.
«Антон Александрович, ваша помощь необходима, пойдемте, ее отвезут в Бахчисарай к ее семье сегодня же» – тучная рука Пирогова на моем плече, казалось, раздавит меня многотонным грузом безразличия. Не поднимаясь с колен, так и не отпустив руку Катерины, я посмотрел в глаза Николаю Ивановичу. Я увидел не безразличие, а нечто страшнее и правдивее: безвыходность, но не безнадежность. Надежда в его глазах пылала ярче, чем миллионы вольфрамовых нитей, чем миллионы окон ночного мегаполиса.
«Пойдем голубчик, пойдем, у нас уйма дел» – с горечью проговорил Пирогов глядя то на мертвую Катю, то на меня. Два солдата, подбежавшие неизвестно откуда, бойко схватили тело Катерины и поволокли к выходу, я проводил их взглядом, и устремился за Пироговым. Я стиснул зубы настолько, что затрещала челюсть, ноги были ватными, звуки выстрелов и взрывов ласкали мои перепонки заглушенными отзвуками мелодий войны. Я поймал себя на мысли, что вырежу с корнем слово романтика из своего словарного запаса.
«Итак, Антон Саныч, преступим, вы преступайте к извлечению пули, а я займусь глазом больного» – скомандовал Пирогов и обратился к раненому: «Никакой ампутации голубчик, через месяц снова в строй, будешь как новенький, потерпи немного, сейчас сестра даст тебе эфиру для смелости!» Николай Иванович улыбнулся, от чего раненый в живот солдат успокоился и стиснув зубы принялся мужественно терпеть, пока я доставал пулю из его живота.
«Молодец Антон Саныч, так держать, мы тут всех спасем с такими ассистентами как вы, можете не сомневаться!» – улыбка Пирогова повлияла на меня так же как и на солдата, я успокоился и не думая не о чем, кроме нашего дела, был готов к осмотру новоприбывших раненых.
Так чем же для меня стала война после увиденного? Увидел ли я ту, ставшую ненавистным словом, романтику? Увидел ли я весь ужас войны, страх перед смертью или жизнью калекой? Нет, это были лишь слова, слова которыми не описать всей той пустоты, которая сопровождается на всем протяжении любой войны. Я увидел надежду, надежду заглушить всю боль и отчаяние, впившееся в мое сознание словно клещ и не хотевшее с ним расставаться. Но, это была всего лишь надежда, которая, к счастью, умирает последней.