Старт Юбилейного Конкурса - 10 лет stalkeruz.com

Душа моя помирала под музыку. Ну, если грохот выброса, раскаты грома и не поддающиеся какому-либо внятному описанию звуки разрядки многочисленных аномалий можно назвать музыкой. Затаившись в каком-то убогом, разваливающемся домишке, деревянный пол в котором уже давным-давно прогнил и теперь ломался, прогибался под моим весом, я сжался в углу, закрывая уши руками. Мир вокруг рассыпался на багровые завитушки, разваливался на осколки, кричал и вопил сотнями голосов, пока Выброс алел на горизонте, превращая всю Зону в декорации для фильма «Сияние». Я часто и тяжело дышал, восстанавливая дыхание после бега в тяжёлой амуниции до ближайшего убежища наперегонки со смертоносным воздействием Выброса на мой жалкий человеческий организм.
— Вот ч-ч-чёрт!.. — со злостью сплюнул я, чувствуя подступающую к горлу тошноту. Как только начинался Выброс, меня тут же мутило так, что мама не горюй. Вот и сегодняшний день исключением не стал, к сожалению.
Постепенно приближался пик всего этого безобразия, и неказистый, держащийся разве что на соплях да на моих сбивчивых молитвах домик так и заходил ходуном, скрипя и стеная, пока радиоактивный ветер рвал невидимыми когтями крышу, выл в наглухо заколоченные окна, ломился в кирпичные стены. Тошнота грозила вот-вот перейти в рвоту, поэтому я поспешил прилечь, но легче мне не стало: рот наполнился водянистой слюной, желудок сжался в комок, а с утра валявшаяся в нём противная на вкус и на внешний вид колбаса, смешанная с заплесневевшей булкой, вполне всерьёз собиралась выйти наружу. Спазм сжал моё горло, и я, издав несколько совершенно отвратительных звуков, попытался избавиться от своего завтрака, но из меня так ничего и не вышло, и я в полном изнеможении перекатился на спину и уставился в потолок, покорно ожидая того момента, когда этот кошмар закончится. А как всё начиналось…

Пришёл я в Зону не от плохой жизни. У меня не было ни проблем с законом, ни с деньгами, и я вовсе не пытался таким необычным способом покончить с собой. Сам не знаю, что меня сюда потянуло, что призвало, что приманило, но как человек суеверный и верящий во всякое-разное, я поначалу решил, что это просто моя судьба. Но в последнее время всё больше склонялся к мысли о том, что это Зона меня позвала. Приворожила глупого мальчика, поманила милого пальчиком, завлекла сладкими речами, а я сдуру и пошёл. И, что самое странное, не особо жалел. Даже когда чуть не умер от заражения крови. Даже когда у меня на глазах погибали мои товарищи. Даже когда я, сплёвывая кровь, полз через всю Свалку, ограбленный и избитый бандитами.
И только сегодня я понял, что всё это время Зона пожирала меня кусочек за кусочком, каждый день, словно я был её излюбленным продуктом питания, и она смаковала каждую частичку меня, вкушая с подлинным наслаждением. «Ядый мою плоть, и пияй мою кровь, во мне пребывает, и аз в нём», — вот что невольно пришло мне в голову сейчас, когда я вдруг подумал об этом. Зона во мне, и я в ней, и этого уже не изменить, не исправить. Нельзя отмотать время назад, нельзя всё забыть, нельзя всё простить. Но и просто жить дальше тоже нельзя. Нельзя жить, если тебя уже полностью проглотили и переварили.
Особо громкий раскат то ли грома, то ли Выброса прокатился по небу, угрожающе рокоча в оранжевых облаках, и я невольно зажмурился, на мгновение вообразив себе эту неприятную картину: жуткая старуха, у которой на голове, похожей на обтянутый рябой кожей череп, осталось всего три жидких седых волосины, широко раскрыла свой тёмный рот. В глубине этой зловонной помойной дыры притаились дырявые зубы, покрытые зелёным мхом и толстым слоем жёлтого налёта, и старуха отправляла в свой рот меня по частичкам, по клеточкам, по атомам, тщательно пережёвывая жидковатую, противного цвета кашицу кровоточащими, вздутыми от язв дёснами, сглатывала эту дрянь, а потом лезла грязными костлявыми руками с узловатыми пальцами, перемазанными в земле и гное, себе в горло, выковыривала кусочки моей души из пищевода, выблёвывала меня из недр своего желудка, снова жевала и снова проглатывала, повторяя процесс раз за разом. Раз за разом. Раз за разом. И ей не надоедало, и она не чувствовала усталости, и это не вызывало у неё отвращения.
А я ведь упирался поначалу. Сопротивлялся, кричал, умолял, боролся. Не мог смотреть на смерть друзей и врагов, отводил взгляд от трупов, изувеченных аномалиями и наполовину сожранных мутантами, был честным и добрым со всеми. Ну, натуральный мечтательный дурачок, верящий в то, что в каждом уголовнике, в каждой мрази, в каждом бандите есть что-то хорошее, порядочное, человеческое. Верил я и в то, что друг никогда не предаст и не бросит в беде. И каждый раз Зона смеялась над моей верой и над моей надеждой, цепкими лапами вырывала эти чувства и мысли из глубин моей души, моего мозга, ногтями цепляя и царапая мне грудь, а я потихоньку терял себя, даже не осознавая этого.
Лучше бы она отбирала у меня тело. Лучше бы сжигала кожу ядовито-зелёным «киселём», обгладывала кости пастями слепых псов, ломала позвоночник, грудную клетку и череп пространственными аномалиями. Лучше бы убила меня сразу, чем так… постепенно. Медленно. Растягивая эту тихую, незаметную пытку во времени и в пространстве, не скрывая гадкую улыбку и давясь визгливым хихиканьем, периодически срываясь на громкий хохот.
«Ведьма проклятая. Сука чёртова. Ненавижу тебя, ненавижу тебя, ненавижу тебя, но и жить без тебя не могу больше. Приворожила, как пить дать приворожила, завлекла в самую трясину, как те призраки, в ночи принимающие вид пляшущих над болотами синих огней и ведущие путников на верную гибель. Ничего уже не чувствую, даже когда вижу, как людей на куски в «воронках» и «каруселях» разрывает. Вообще ничего. Ничегошеньки», — думал я, вглядываясь в мрачный потолок, вслушиваясь в звуки уже стихающей грозы, всхлипы и стоны ветра. Я специально обратился мыслями к самой жуткой сцене, которую я видел в своей жизни: сталкера, которого я знал, рвала на клочки химера. Его звали Шизиком, и он был очень тихим человеком, который вечно сидел в полном одиночестве в тёмном углу, раскачиваясь из стороны в сторону и что-то бормоча себе под нос. Шизик был явно болен: временами вскрикивал, в ходках постоянно разговаривал с самим собой, а несколько раз, ловя глюки и то ли гоняясь за кем-то, то ли убегая от кого-то, чуть не погибал в аномалиях, но всякий раз каким-то чудом выкручивался. Кончилось всё плачевно — окончательно слетев с катушек и повинуясь каким-то там голосам, Шизик ушёл безоружным в Зону, блаженно улыбаясь и говоря каждому встречному, что он идёт к матери, которая после смерти воплотилась в химеру. Я был рядом с местом его встречи с той тварью, лежал на холме, боясь шелохнуться или хотя бы вздохнуть, безмолвно наблюдая за тем, как мутант разрывал хрупкое человеческое тело на лоскуты когтями и клыками, а с губ Шизика не сорвалось ни крика, ни стона, а вскоре у него не осталось уже ни губ, ни лица. Так, кровавое месиво.
Я проматывал у себя в голове этот момент снова и снова, надеясь на то, что почувствую хоть какой-то отклик в своей душе. И ничего. Ничего не заболело, ничего не ёкнуло, ничего не заныло так протяжно-противно. Словно никакой души у меня и не было, право слово.
И я принялся вспоминать другое, тоже жестокое, тоже страшное, тоже пугающее, такое, от чего я раньше просыпался в холодном поту, крича и вскакивая с гнилого матраса, вытирая слёзы и запивая остатки ночных кошмаров водкой.
Вспоминал, как сразу нескольких юнцов подняли в воздух, закружили весёлые «карусели». Закружили, да и растерзали на кусочки, окропив всё вокруг алой кровью. Вспоминал, как лежал всю ночь напролёт по уши в радиоактивной грязи в какой-то канаве, пока сверху свистели пули военных, как молился Богу заплетающимся языком, клянясь Ему, что если выживу, то обязательно, непременно уйду из Зоны, в тот же день, в тот же час, никогда сюда не вернусь и думать забуду об этом месте. Вспоминал, как бандиты напали на меня, когда я шёл через Свалку. Они отобрали всё, что у меня было: оружие, хабар, «Зарю» мою, покоцанную в последней встрече с собачками. Мутузили меня не то чтобы долго, но сильно, ногами. Разбили всё лицо в кровь, отбили все органы, плюнули мне в залитую кровищей, опухшую рожу и свалили, а я наощупь, наугад полз, не видя перед собой дороги, не слыша мерного гудения аномалий. И тогда я молился уже не Богу, а Зоне. Видел её уродливой лысой старухой, ощущал её липкое, противное дыхание на своих щеках, не выдерживал взгляда её горящих огнями «жарок» и «электр» глаз, от ужаса забывал все слова, но всё равно — молился. Забыл «Отче наш», забыл «Богородице Дево», наплевал на Ангела-Хранителя и молился Зоне. Только ей одной, поганой. Всё твердил про себя, дурень: помоги, огради, отведи беду, аномалию и мутанта, дотащи до моих друзей, а уж за мной не заржавеет, я твой навечно останусь, никуда не уйду, даже и не подумаю.
Меня выворачивало наизнанку собственной кровью, я утыкался лицом в пыльный, чуть нагревшийся под неярким весенним солнцем асфальт через каждые два-три метра, но всё равно полз, повинуясь совершенно абсурдному, совершенно глупому желанию выжить.
И я выжил.
Но сейчас, когда небо вот-вот должно было проясниться после грозы и ярко-красного Выброса, я жалел о том, что тогда меня не добили. Что ещё до этого я не покончил с собой, направив автомат себе в голову и нажав на спусковой крючок. Что меня не поглотила «воронка», не подбросил «трамплин», не обняла своими тонкими светящимися нитями «электра», не переварил «кисель».
Я помнил все те эпизоды, от которых раньше у меня внутри всё сжималось, которые вызывали у меня сожаление, горечь, страх, вину. Но теперь я больше не чувствовал всего этого. И мне было плевать. Ничего не рвалось в моей душе, ничего не болело — а чему болеть, когда вся душа уже давным-давно ампутирована, разрезана на мелкие кусочки, съедена и обработана желудочной кислотой и ферментами? Мне оставалось лишь сидеть и дожидаться, пока окончательно стихнет ветер, пока ливень перестанет стучать по дырявой крыше, пока алые краски Выброса окончательно растворятся в серых, тяжёлых облаках. Где-то там, в двух сотнях метров от этого домика лежал труп Листа, который уже наверняка начали поедать вылезшие из своих нор снорки.
Устало прикрыв глаза, я принялся вспоминать события последних нескольких дней, постепенно всё глубже и глубже проваливаясь в беспокойный, поверхностный, изматывающий сон без сновидений.

С Листом мы были знакомы более-менее хорошо. Ходили уже вместе за артефактами, пару раз вытаскивали друг друга из передряг, делились последними аптечками и бинтами. Поэтому в сталкере этом я не сомневался ни капельки, доверял ему, как самому себе, и с ним был готов идти хоть за Выжигатель. Но ходка эта с самого начала не задалась — накануне выяснилось, что у меня сломался детектор аномалий. Пищал, как умалишённый, словно я уже с головой в «газировку» нырнул. Тогда же у Листа забарахлил новенький, навороченный детектор артефактов — показывал, что всё вокруг так и кишело хабаром. Мы поматерились, конечно, но купили новое оборудование, а сами двинулись навстречу если не приключениям, то хотя бы смерти. Стоило нам только отойти от лагеря, как за нами псины слепые увязались. Отстрелялись мы с Листом от них кое-как и пошли дальше. Оба чуть не сдохли, запутавшись в зарослях «жгучего пуха», разросшегося на незаражённых деревьях за считанные часы до каких-то совершенно невменяемых размеров. Потом, когда мы всё-таки дошли до архианомалии «Глаз ведьмы», я чуть не сгорел в одной из «жарок». Не нашли мы там никаких артефактов и двинулись дальше.
Ясен пень, мы сглупили. Надо было возвращаться, а лучше вообще сидеть в лагере, никуда не высовываясь — сразу было понятно, что Зона против того, чтобы мы куда-то шли. А мы, идиоты… противостоять вздумали. Противиться. Бунтовать. Как маленькие дети, которым говорят «нельзя», а они только больше упорствуют, ей-богу.
Апофеоз начался, когда мы были совсем рядом с этим местом. Из своих глубоких подземных нор вылезли снорки, эти мерзкие твари, с безгубых ртов которых всё время капала слюна. Кожа отслаивалась с их рук и спины, обнажая алые мышцы и желтоватые кости, старые раны сочились гноем, на свежих сидели мухи, откладывая опарышей. Трубки противогазов были все целиком забиты тёмной землёй и песком. Недолюди набросились на нас, и пока мы отстреливались, горизонт потихоньку стал алеть. Тени удлинялись, дневной свет становился краснее, ветер крепчал. Мы не сразу поняли, к чему это. Когда на тебя со всех сторон прыгают эти чёртовы человеко-лягушки, как-то времени на размышления не остаётся.
Тогда Листа и ранили. Какой-то снорк сумел избежать всех пуль и прыгнул на сталкера, повалив его на землю, выбив из рук автомат. Его рвали зубами, в раны запускали перепачканные пальцы, а он кричал, из последних сил отбиваясь от навалившихся на него мутантов.
Первый же раскат грома разогнал тварей, а я, подойдя к Листу чуть поближе, коротко взглянул ему в глаза.
— Я дойду, ты только помоги встать… Тут ведь недалеко совсем… — бормотал он, смотря на меня и протягивая ко мне свои скрюченные руки, перемазанные в крови. Пальцы у него, кстати, были узловатыми. Словно сама Зона, сама Ведьма ко мне тянулась.
Он действительно мог идти самостоятельно. Да даже если бы мне пришлось нести его на спине, то я бы успел до пика Выброса добежать до этого домика. Я бы успел. Я бы его спас. Я бы сохранил свою душу, вернее, то, что от неё осталось.
Но мне было плевать. Плевать на его мольбы, на его слёзы, на его тянущиеся ко мне руки, на его боль и на его кровь. Я молча развернулся и пошёл вперёд, к деревне, не чувствуя, что я делаю что-то не так, но при этом совершая жуткую ошибку. Я бросил его умирать, и мне было всё равно. Словно я его вовсе не знал. Словно я его вообще не заметил.

Слишком много смертей, слишком много кошмаров. Слишком много мерзости, слишком много Зоны. Да, именно так. Слишком много Зоны. Куда ни глянь — везде эта лысая старуха с гнилыми зубами, с гнилыми губами, с синеющей кожей, эта Ведьма, черпающая свои силы и своё могущество из людских страданий, из людских душ. Из моих страданий. Из моей души. Отбирающая саму личность по частям, заменяющая души на свои хитроумные механизмы, которым неведомы ни милосердие, ни дружба, ни товарищество. Она ломает всех сталкеров, перемалывает их в фарш, жрёт и чавкает, но всё не наедается. Тянет из нас все соки, а пустые оболочки швыряет куда-то себе за спину, теряя к ним всякий интерес. Мы здесь подыхаем пачками, а ей всё мало, всё недостаточно. Когда же она наестся, когда же успокоится, когда набьёт себе брюхо?!
Слишком много Зоны. Слишком много мёртвых, убитых тел и душ.
«Если бы ты оказался перед Исполнителем Желаний, то что бы ты попросил у него?» — как-то спросил у меня Лист в одной ходке, ещё несколько месяцев назад. Тогда я крепко задумался над ответом, но так толком ничего и не смог сказать, промычал что-то невразумительное, да и перевёл всё в шутку. В голову лезла всякая муть, вроде миллионов долларов, голых девиц и целых россыпей редких артефактов. Ничего истинного, ничего единственно правильного. Но сейчас у меня был ответ, было желание. И пускай Монолит его не услышит. И пускай оно никогда не исполнится. Зато Зона будет знать, что я всё понял, что я всё осознал, что я в курсе всего, что она творит с нами, сталкерами.
— Верни мне мою душу, — прошептал я, уставившись в потолок, втайне лелея надежду на то, что Исполнитель Желаний всё-таки откликнется.
Зона рассмеялась надо мной хриплым карканьем ворон.

Для командира взвода мотострелков старшего лейтенанта Бероева вторая катастрофа стала никак не второй, не третьей, не пятой, она была Единственной. Уничтожившей все, что возможно. А что не смогла уничтожить - она искалечила.
Их оставалось ни два, ни полтора. Техника подразделения выгорела и оплавилась, личный состав погиб, - все за несколько секунд. Тело взводного было немыслимым образом вдавлено в сидение командира БТР, его позвоночник занял тоже место в пространстве, что и спинка неудобного кресла. И, похоже, в том позвоночнике, а может в самой машине, осталась часть души лейтенанта. Потому что дух военного, выброшенный сквозь броню, все время чувствовал боль в спине. И не мог далеко уходить от мертвого бэтэра.
Самое поганое то, что он видел души своих солдат. Видел как те уходили.
- Семашко! - звал лейтенант. - Семашко, стой! Хайрулин! Аксенов, не уходи! Божко! Саня, Божко, стой!
Последний вроде услышал. Поднял руку в прощальном приветствии. Экипажи повторили жест солдата, потом истаяли.
Через некоторое время из-под днища выбрался пес. Не сам пес а тоже душа. Долго умирал.
- Не уходи хоть ты, - сказал Бероев.
Пес поднял призрачную голову, качнул хвостом и остался.
- Спасибо. Я буду звать тебя Брат.
Душа собаки, разорванная душа лейтенанта, и еще кусок его души, заключенный в машине, уничтоженной катастрофой. Ни два, ни полтора.
Когда впервые появились уродливые животные человек и собака напряглись, собака - так та даже испугалась, но вскоре оба привыкли. Что, в самом деле, можно сделать бестелесному? И в ответ прилететь вполне ведь может. А то, что некоторые то ли псы, то ли волки чувствовали присутствие призрачного военного - это даже забавляло. Сам старлей старался не бить этих собак - у него потом спина болела, а вот Брат-Братишка иногда полосовал зубами непрошеных гостей. Получалось забавно. Скучный же перекресток досталось контролировать - не Припять, хоть она и рядом, и не антенный комплекс, хотя и он не далеко - на холме. И торчат они тут не сосчитать сколько. Снега не было, по зимам не скажешь, но чувство такое будто... Годы? Ну точно ведь годы.
Какие-то нелепые придурки в противогазах... На четвереньках ползли. Этих придурков пришлось гнать обоим, и зубами и пинками, не считаясь, что спина ноет. Но уж очень мерзкого вида были те придурки. Было в свое время - ротный наказывал солдат-залетчиков бегом в ОЗК. Но даже те загнанные солдатики не выглядели так мерзко и погано как эти уроды на четвереньках. Прыгучие как блохи!
- Братан, а это что? Ты тоже видишь? Люди? Ну смотри, ну люди же! Которые настоящие!
Впрочем, восторг остыл очень быстро.
Это правда были люди, причем люди с оружием. Не армейским, но и не гладкоствольные бабахалки. Вполне промыслового уровня оружие - СКС, без штыка, но с какой-то линзой на том месте, где должен бы быть оптический прицел. Оба одеты то ли в военное, то ли туристами, сборная одежка, первый носит берцы, а второй так и вообще кирзачи.
- Ух ты, Братюня, что за пушка у этого! ППШ раздобыл где-то. А ты чего, Брат? Чего холку вздыбил? Не нравятся гости?
Псу впрямь не нравились эти гости. А гостям не нравилось само место.
- Назад! - сказал ППШ СКСу, - фонит от бетера.
Человек с карабином посмотрел туда, где был Бероев и туда, где был Брат, усмехнулся, взмахом руки указал напарнику в сторону Припяти. Туда они оба и пошли. Собака же, задрав шерсть на загривке, крадучись отправилась следом.
Через неделю, наверное, в Припять прошли еще люди. А еще днем позже вернулся Брат, да не один, а с подругой. С такой же неприкаянной собачьей душой, у которой дикая тоска в глазах. Старлей пытался расспросить, если угадывал - Брат вскакивал, крутил хвостом. Получалось, что собака осталась в городе еще тогда, в восемьдесят шестом. Осталась одна в апреле, умерла без воды уже в мае. Она все ждет своих, но вот не идут. Может адрес забыли? Припять, улица Курчатова. Простой адрес.
Что ж так спина болит, уже в затылок отдается. Впрочем, если от БТРа отойти подальше - то и боль словно слабеет.
И опять мимо шел человек. От антен... Стоп. Это точно человек? Высокий, широкие плечи. Лысый что ли? Лысый. И голый. И не человек. У человека не растут рога вместо бороды.
- Ребятки мои, что за хрень тут шляется? А? Да, мне оно тоже не нравится.
Лысый и голый ушел по дороге на восток метров на двести и погиб - вроде как молнией ударило. Странно, небо ведь ясное было, не грозовое. И не шторм.
Раза три-четыре в месяц небо становилось красным, а обстановка особенно неуютной. Такие события Бероев называл штормом. Как правило, после шторма все боли усиливались, иногда просто беда.
Позже появились и люди, правда с другой стороны, с севера пришли. Численность - до взвода. Откуда их столько? Стали лагерем неподалеку. Заночевали. Посты, смена караулов, все чин по чину.
С рассветом один из группы подошел прямо к старлею и заговорил:
- Ну что, Русланчик, откосил? А меня вот из армии потом поперли. Типа за то, что ты, падла, подох на задании. Ничего. Ты у меня еще подохнешь.
Батюшки, так вот кто это! Еще туда шел, - показался знакомым, а это же ротный. Капитан Хронов, тот самый, что любил солдат в ОЗК гонять по полосе препятствий.
- Ты еще плакать будешь, что тогда не подох до конца. Пока тебе новое задание, - охранять будешь.
Бывший капитан присел, справил большую нужду. Встал, застегнулся. Смотри ты, засранец. Туда шел с карабином, теперь уже АК у него. И одет вроде как в офицерское.
- Вот так, Бероев, назначаешься бессменным часовым вот этого вот объекта.
- Да пошел ты! Засранец.
Даже получилось врезать по морде бывшему капитану. И Брат с Подругой зубы приложили, но Хронов вовремя отступил. Чем дальше от брони, тем меньше их силы, тем легче бывшему капитану сопротивляться. Уже стоя в безопасности он обещал, что лейтенант пожалеет.
- Еще контролер к тебе придет, ты еще охраняемый объект жрать будешь, жрать будешь, и Монолит славить!
- Во славу Монолита, - отозвались все.
Все, кроме часовых. Ой, плохо дело. Этот вшивый взвод завтра станет ротой. Сплоченной, боеспособной. Да и взвод-то не такой уж вшивый, боевой взвод. Завтра станет ротой, послезавтра - батальоном? Ой, плохо.
- Братик, Подружка, что же это? Это что? Новый Гитлер пошел, что ли?
Накаркал. Эти хлопчики - во славу Монолита, которые - они появились снова. И в самом деле их стало больше. Униформа, унифицированное оружие, дисциплина железная. И вера. Вера, судя по всему, совсем уж новоиспеченная, не ислам, не христианство, какое-то языческое единобожие, но верили вославщики фанатично. Если над ними правда какой-нибудь Гитлер - то совсем уже...
А еще они - проклятье - строили эшелонированную оборону.
- Проклятущее проклятье! - тяжело так выдохнул Руслан и поморщился на новый приступ боли.
Брат прислушался, глянул на Подругу, а потом на Руслана - с уважением, вроде во ты загнул. Потом дал понять, что ему тревожно и умчался на юг. Не понятно как, но Подруга чувствовала когда можно будет сделать еще один шаг в сторону от родного бэтээра, и вовремя тянула Бероева за рукав. Шаг, за ним новый, но опаздавший, не сильный укол боли. Так душа солдата, ведомый душой собаки, добралась до города.
А потом случилось ЧТО-ТО...
Случилось что-то странное. Но не плохое. Странное, неожиданное. Может просто забытое, но оно случилось. Примерно там, где антенны. Не примерно, - точно. Антенны словно усохли. Перестали на тебя давить. А небо обрело цвет. Небо, земля, вот эти убогие пятиэтажки, - все обрело цвет, запах, прелесть. Новые всполохи боли приходили, но уже не ранили столь тяжко.
- А что, девочка, покажешь мне город? Красивый. Хочется погулять. Где у вас гуляют?
Но собака-девочка опустила голову, села, глянула изподлобья в дальний край улицы, отвернулась. Легла. Бероев словно и не заметил, просто вспомнил о вещах поважнее прогулки:
- Хотя сперва надо глянуть как там Братюня, верно? Он боец толковый, но хитрых много. Обидят, чего доброго. Идем, малыш. Обидят - пожалеют.
Уже был виден тот перекресток, на котором старлей провел все эти годы, когда навстречю выскочил Брат. Веселый! Мы его спасать мчимся, а он веселится! И трупы вокруг - те самые язычники, которые во славу Монолита. Патроны, имущество с трупов собраны.
Оххх... А все равно ведь больно.
Вдруг прозвучало "База, это Вепрь, сопротивление минимальное, бе-бе бе-бе-бе здесь до нас". Из эфира, что ли? А ведь точно - эфир ожил. На холме, где антенны, шла активная перестрелка. Потом затихла. Стали появляться люди, и много, и со всех сторон.
"Говорит командир спецотряда долга. Бе-бе-бе приказываю бе-бе-бе и валить отсюда нахрен".
Руслан глянул на своих и пожал плечами - почему долго? Этот командир говорил вовсе не так долго. Впрочем, тот, кто ответил командиру спецотряда болтал еще меньше. "Ну нифиха себе! Бе-бе-бе бе раскомандовался".
Шарахнул встречный бой и Бероев узнал откуда на самом деле берутся его боли. Скоротечный бой, в котором обе стороны атакуют, обстановка быстро меняется и с обеих сторон возможны тяжелые потери.
Потери - это значит человек падает. А над телом поднимается его полупрозрачный образ. Многие из этих образов еще делают несколько шагов вперед, или несколько раз нажимают спуск оружия, пытаются метать гранаты... Не все, но многие.
- Ребятки мои, не ходить туда! Смотри, вот этот, в красно-черном, и этот, в камуфле, они сначала умерли, а потом пошли в рукопашный. Стойаааать! Идиоты...
Они послушались, замерли. Вовсе не идиоты. Оба посмотрели на старлея, потом друг на друга. Расцепились. Камуфляжник сделал Бероеву "аве, Цезарь", красно-черный повторил жест. Потом зеленый сделал "аве" своим, а красный своим отдал честь. Оба истаяли.
Вот это и была русланова боль - все это время, пока духи умерших еще были в этом мире. Все это время, каждый раз. Острая боль, каждый раз, пока душа еще здесь. Тупая боль, когда она уходит, но с каждой ушедшей все хуже, все больнее, все шире и глубже...
С холма спустился еще один - невысокий, коротко стриженный, впалые щеки и уставшие глаза. Но двигался бодро, уверенно. Брат встретил невысокого как что-то невиданное. Носился кругами и прыгал, не рычал, не дыбил шерсть.
Красно-черный, стоявший над телами в камуляже, сказа невысокому:
- Похоже, мы их недооценили.
Тот лишь пожал плечами да двинулся на север - в город. Как оказалось - продвигался с боем. Старлей слышал стрельбу, чувствовал новые всполахи, и - увы - понимал, что с каждым новым уколом еще капля души отрывается и уходит, растворяется неизвестно где.
- Ребятки мои, Братюнь, Подруга, да что ж вы молчите все? У вас тоже боль такая? Ты прости, Брат, что я задержал тебя. Иди. Уходи. Девочку забирай, да отправляйтесь. Там должен быть покой. Наверное покой. Ну? Что ждем? Я не держу, уходите. Прости и прощай. Эх...
Как-то по особому накатил новый приступ. Это не того стриженного ухлопали?
Собаки слушали лежа, положив головы на лапы.
- Брат, кажись твоего героя подстрелили.
Пес приподнял бровь, но ничего другого не соизволил. А тут еще укол боли, когда ж она кончится, когда тут гибнуть перестанут? Видать жив этот уставший боец. Может это он Хронова в Припяти встретил? Ты бы отдохнул там, что ли. Не подейстовало, судя по всему, - не стал он отдыхать, даже то, что начался еще один шторм ничего не остановило - все новые и новые всплески боли приходили к Руслану волна за волной.
****
Передышка случилась почти через сутки.
- Ребятки... Вы бы... Это...
Но они опять никуда не ушли. Да и с чего вдруг Бероев удумал, что его собаки способны вот так взять и уйти?
По кайней мере облегчение. Такой бешенной стрельбы уже нет, пять, ну десять смертей за день - тишина, блаженство.
Люди, к тому же. Теперь стало много людей. Идут и идут. Иногда и рядом на ночевку становятся. Тогда старлей шел к их кострам - разговоры послушать. Подруга тоже с ним бегала, а Брат не слишком этих новых жаловал. Впрочем, старых он же просто ненавидел, так все хорошо.
****
Однажды чудак нашелся - стал по сторонам стволом водить. Кто здесь, да кто здесь?
- Кто-кто, - пробурчал призрак. - Дед Пыхто, весь в пальто. А что?
- Выходи! Хоть Пыхто, хоть Кусто, выходи стрелять же буду!
- Да стреляй, резкий как ситро...
Стоп!
- Стой. Стой, погоди. Ты что, ты меня... Слышишь? Слышишь меня, что я говорю. Слышишь, точно?
- Примерно, блин, - огрызнулся чудак. - Я ж не глухой!
Он прекрасно слышал слова Руслана, понимал, что кто-то еще есть рядом, но видеть их не мог.
- Слышь, парень, ты поговори со мной, ладно? Я Руслан. Мне тут засранец один напомнил мое имя. Руслан Бероев. Лейтенант я... Старший... Был... А ты? Тебя как зовут?
- Слава Жиклер. Ты где, лейтенант старший Бероев? Я тя не вижу.
Вот так вот - медиум. Пусть и не такой сильный, каким был ротный, но все равно медиум. Им нашлось о чем поговорить. Человек, открывший в себе новый талант, и призрак.
****
- Ну как это полтерейста плохо видно? - Руслан даже горячиться начал. - Он же вот такенный! Как ты говорил? Ложный гигант?
- Псевдогигант.
- Да. Так этот ваш полтергейст - почти такая же туша по размерам.
****
Месяца через два сталкер вернулся к перекрестку призрака:
- Здравствуй, Руслан Бероев. Как дела, как настроение?
- Ты стал сильнее, Слава Жиклер? Ты меня теперь видишь?
- Только чувствую где ты, но правда стал сильнее. Мне даже прозвище поменяли, я теперь Слава Экстрасенс, прикинь!
- И к тебе идут что б ты снял похмелье и зубную боль?
- Пошутил? А ведь в точку. Рус, ты мне другое скажи. Тело... Твое тело - оно все еще там, в машине?
- Тебе зачем?
За все шесть лет старлей почти не заглядывал в кабину - именно что бы не смотреть на свое мертвое тело. И Славу туда пускать не хотелось. И там, говорят, фонит...
****
Медиум пришел вновь уже одетый в защитный костюм вроде легкого скафандра.
- Слава.
Недружелюбно прозвучало. А долгая пауза потом - не для драмматизма. Долгая пауза это выбор слов, отбросить лишние, не обидить зря того, кто помочь пытается...
- Не лезь.
- Понял. Руслан, я тебе не враг, и туда без твоего слова я не полезу. Но ты уж поверь мне, будь так добрр, - самую чуточуку Экстрасенс приналег на "р", - и отзови своих собачат. Они же меня за руки держат.
****
Пять дней спустя медиум вдруг заорл:
- Да пошел ты! Я помочь пытаюсь. Хоть как то. А ты как девочка, блин. Ой, кровь не пошла, но я стеснялась по настоящему!
- Славка... Ссука... Друг... Ты усохни. Я ведь умер. И что? Вон, пацанов моих - рядовой Божко, рядовой Хайрулин, старший сержант Семашко - их никто земле не предал, их дождями размыло. А я?
Сталкер-медиум отвязал от рюкзака саперную лопатку и спросил у невидимого призрака где были тела погибших. Хотя нет, он просто спросил - "где?". Три выброса рыл и просеивал землю. Нашел несколько человеческих костей и все личные жетоны.
- Руся, ты командуй, не стесняйся. Где хоронить будем? И сам где хотел бы лежать?
Бероев решил - всех вместе, направление - к людям, к нормально заселенным землям, расстояние...
- Не знаю, Слава. Сколько смогу отойти, а там решим.
Экстрасенс собрал пакеты с костями, с жетонами, останки самого старшего лейтенанта заняли отдельный пакет... Они смогли дойти до Барьера, до условной линии между Складами и Радаром, и еще чуточку южнее. Еще через неделю Руслан сказал что так, не намного легче, но так все же правильно.
****
- Здравствуй, Руслан. Я людей привел. Хочу тебе предствить - доктор Болотов и профессор Круглов.
- Я счастлив. А какого дьявола вам всем надо? Слышь, доктор, отстань от собаки!
- Доктор, старший лейтенант Бероев просит не трогать его собак.
- Понял. Прошу прощения, - и поднялся во весь рост.
- Руслан спрашивает - вы что - видите собак?
- Собак - все время, четко. Его самого - очень размыто, и лишь тогда, когда он не двигается. Но слышать - увы - не могу.
То не знал с кем вместе на Луну повыть, а тут на тебе - столько медеумов, что плюнуть некуда.
- Че надо?
- Успокоение хочешь? Понимаешь, Рус, тело я из машины извлек, твое тело, а вот артефакт трогать не стал - так там и лежит на сидении. Вот с этими людьми советовался, - говорят, что ключь к твоему покою наверняка связан с тем артом.
- А... Гори сарай, гори и хата. Хочешь еще в радиацию слазить? Лезь.
****
- Ну что, Доктор, сейчас, как видите, это уже не активный атрефакт, так называемый булыжник. Удвиляет его цвет. Неактивные как правило белые, белесые, светло-серые. Этот же как какой-то кровавый сгусток. По косвенным признакам раньше объект являлся артефактом Душа. Мы собираемся поместить его в контейнер, строжайше изолировать, и расчитываем, что у нашего визави исчезнут или, хотя бы, ослабнут болевые ощущения. Верно? Делаем? Слава, что говорит Руслан? Можно?
- Говорит - можно.
- Осторожнее, - выкрикнул вдруг Болотов, но опаздал.
Круглов упал, явно сбитый с ног кем-то невидимым. Секундой позже от его одежды был оторван клок, но нападение не продолжилось. Доктор метнулся к профессору, Экстрасенс криком кричал, пострадавший осматривался с удивлением.
- Что это было? Меня толкнули, потом как собака укусила. Больно! Вроде он сказал можно?
Ему не ответили. Слава сбивчиво разговаривал с призраком, Док прятал "булыжник" в особо защищенный контейнер.
- Слава, спросите, как себя чувствует старший лейтенант?
- Говорит, что хорошо. Руслан, а чего ты так орал?
- Он орал?
- Говорит, Круглов в руки взял, так его прямо прострелило, такая боль. Говорит, - куснули - это еще не боль, так, шалости.
Профессор лишь скривил губы на эти слова. В тоже время его рану - и правда не слишком серьезную - уже обрабатывали.
- А потом все. Потом не больно, говорит, как вот туда положили, - уже нормально. Что? Ага. Он говорит - странное чувство, будто он теперь может пойти куда угодно, не привязан к месту. Доктор, Руслан спрашивает что дальше? Если булыган уничтожить, то что? Успокоение, он сможет из этого состояния уйти куда положено?
- Не исключено. В Зоне очень сильная мистическая составляющая, ничему не надо удивляться. Не исключено, конечно, но и утверждать тоже нельзя. А эксперементировать не стоит. Руслан, о, вижу вас, Руслан, у Сергея, - Док кивнул на искусанного, - всего лишь порез на руке. Даже не слишком глубокий. И не закрыт повязкой. Покажи! Вот, артефакт он брал этой как раз рукой, и он, - кивок в сторону контейнера, - почувстововал близость крови, что тут же передалось вам в виде боли. Сожалею, я слишком позно понял чем опасна его рана. Так что? Пытаемся уничтожить?
Через несколько минут Слава Экстрасенс озвучил решение Бероева: с артефактом ничего не делать, никаких опытов. Надежно спрятать. В болоте утопить, например.
Круглов все же переспросил - почему так?
- А он не хочет собак оставлять. Вожак блин стаи. Боится, что сам уйдет, а они останутся. Или пути разойдутся.
- Хорошо, понял. - Круглов потер укушенную ногу, подумал, и объявил решение: - Возле лиманского моста есть местечко, так запрячу - никто в то место даже лезть не станет. О-па... Мне показалось? Я собак видел. Серая и рыжая. Ушки торчком. Хвостами крутят.
Сталкер покивал головой и сказал - да. Доктор лишь улыбнулся.

Они послушались, замерли. Вовсе не идиоты. Оба посмотрели на старлея, потом друг на друга. Расцепились. Камуфляжник сделал Бероеву "аве, Цезарь", красно-черный повторил жест. Потом зеленый сделал "аве" своим, а красный своим отдал честь. Оба истаяли.
Вот это и была русланова боль - все это время, пока духи умерших еще были в этом мире. Все это время, каждый раз. Острая боль, каждый раз, пока душа еще здесь. Тупая боль, когда она уходит, но с каждой ушедшей все хуже, все больнее, все шире и глубже...
С холма спустился еще один - невысокий, коротко стриженный, впалые щеки и уставшие глаза. Но двигался бодро, уверенно. Брат встретил невысокого как что-то невиданное. Носился кругами и прыгал, не рычал, не дыбил шерсть.
Красно-черный, стоявший над телами в камуляже, сказа невысокому:
- Похоже, мы их недооценили.
Тот лишь пожал плечами да двинулся на север - в город. Как оказалось - продвигался с боем. Старлей слышал стрельбу, чувствовал новые всполахи, и - увы - понимал, что с каждым новым уколом еще капля души отрывается и уходит, растворяется неизвестно где.
- Ребятки мои, Братюнь, Подруга, да что ж вы молчите все? У вас тоже боль такая? Ты прости, Брат, что я задержал тебя. Иди. Уходи. Девочку забирай, да отправляйтесь. Там должен быть покой. Наверное покой. Ну? Что ждем? Я не держу, уходите. Прости и прощай. Эх...
Как-то по особому накатил новый приступ. Это не того стриженного ухлопали?
Собаки слушали лежа, положив головы на лапы.
- Брат, кажись твоего героя подстрелили.
Пес приподнял бровь, но ничего другого не соизволил. А тут еще укол боли, когда ж она кончится, когда тут гибнуть перестанут? Видать жив этот уставший боец. Может это он Хронова в Припяти встретил? Ты бы отдохнул там, что ли. Не подейстовало, судя по всему, - не стал он отдыхать, даже то, что начался еще один шторм ничего не остановило - все новые и новые всплески боли приходили к Руслану волна за волной.
****
Передышка случилась почти через сутки.
- Ребятки... Вы бы... Это...
Но они опять никуда не ушли. Да и с чего вдруг Бероев удумал, что его собаки способны вот так взять и уйти?
По кайней мере облегчение. Такой бешенной стрельбы уже нет, пять, ну десять смертей за день - тишина, блаженство.
Люди, к тому же. Теперь стало много людей. Идут и идут. Иногда и рядом на ночевку становятся. Тогда старлей шел к их кострам - разговоры послушать. Подруга тоже с ним бегала, а Брат не слишком этих новых жаловал. Впрочем, старых он же просто ненавидел, так все хорошо.
****
Однажды чудак нашелся - стал по сторонам стволом водить. Кто здесь, да кто здесь?
- Кто-кто, - пробурчал призрак. - Дед Пыхто, весь в пальто. А что?
- Выходи! Хоть Пыхто, хоть Кусто, выходи стрелять же буду!
- Да стреляй, резкий как ситро...
Стоп!
- Стой. Стой, погоди. Ты что, ты меня... Слышишь? Слышишь меня, что я говорю. Слышишь, точно?
- Примерно, блин, - огрызнулся чудак. - Я ж не глухой!
Он прекрасно слышал слова Руслана, понимал, что кто-то еще есть рядом, но видеть их не мог.
- Слышь, парень, ты поговори со мной, ладно? Я Руслан. Мне тут засранец один напомнил мое имя. Руслан Бероев. Лейтенант я... Старший... Был... А ты? Тебя как зовут?
- Слава Жиклер. Ты где, лейтенант старший Бероев? Я тя не вижу.
Вот так вот - медиум. Пусть и не такой сильный, каким был ротный, но все равно медиум. Им нашлось о чем поговорить. Человек, открывший в себе новый талант, и призрак.
****
- Ну как это полтерейста плохо видно? - Руслан даже горячиться начал. - Он же вот такенный! Как ты говорил? Ложный гигант?
- Псевдогигант.
- Да. Так этот ваш полтергейст - почти такая же туша по размерам.
****
Месяца через два сталкер вернулся к перекрестку призрака:
- Здравствуй, Руслан Бероев. Как дела, как настроение?
- Ты стал сильнее, Слава Жиклер? Ты меня теперь видишь?
- Только чувствую где ты, но правда стал сильнее. Мне даже прозвище поменяли, я теперь Слава Экстрасенс, прикинь!
- И к тебе идут что б ты снял похмелье и зубную боль?
- Пошутил? А ведь в точку. Рус, ты мне другое скажи. Тело... Твое тело - оно все еще там, в машине?
- Тебе зачем?
За все шесть лет старлей почти не заглядывал в кабину - именно что бы не смотреть на свое мертвое тело. И Славу туда пускать не хотелось. И там, говорят, фонит...
****
Медиум пришел вновь уже одетый в защитный костюм вроде легкого скафандра.
- Слава.
Недружелюбно прозвучало. А долгая пауза потом - не для драмматизма. Долгая пауза это выбор слов, отбросить лишние, не обидить зря того, кто помочь пытается...
- Не лезь.
- Понял. Руслан, я тебе не враг, и туда без твоего слова я не полезу. Но ты уж поверь мне, будь так добрр, - самую чуточуку Экстрасенс приналег на "р", - и отзови своих собачат. Они же меня за руки держат.
****
Пять дней спустя медиум вдруг заорл:
- Да пошел ты! Я помочь пытаюсь. Хоть как то. А ты как девочка, блин. Ой, кровь не пошла, но я стеснялась по настоящему!
- Славка... Ссука... Друг... Ты усохни. Я ведь умер. И что? Вон, пацанов моих - рядовой Божко, рядовой Хайрулин, старший сержант Семашко - их никто земле не предал, их дождями размыло. А я?
Сталкер-медиум отвязал от рюкзака саперную лопатку и спросил у невидимого призрака где были тела погибших. Хотя нет, он просто спросил - "где?". Три выброса рыл и просеивал землю. Нашел несколько человеческих костей и все личные жетоны.
- Руся, ты командуй, не стесняйся. Где хоронить будем? И сам где хотел бы лежать?
Бероев решил - всех вместе, направление - к людям, к нормально заселенным землям, расстояние...
- Не знаю, Слава. Сколько смогу отойти, а там решим.
Экстрасенс собрал пакеты с костями, с жетонами, останки самого старшего лейтенанта заняли отдельный пакет... Они смогли дойти до Барьера, до условной линии между Складами и Радаром, и еще чуточку южнее. Еще через неделю Руслан сказал что так, не намного легче, но так все же правильно.
****
- Здравствуй, Руслан. Я людей привел. Хочу тебе предствить - доктор Болотов и профессор Круглов.
- Я счастлив. А какого дьявола вам всем надо? Слышь, доктор, отстань от собаки!
- Доктор, старший лейтенант Бероев просит не трогать его собак.
- Понял. Прошу прощения, - и поднялся во весь рост.
- Руслан спрашивает - вы что - видите собак?
- Собак - все время, четко. Его самого - очень размыто, и лишь тогда, когда он не двигается. Но слышать - увы - не могу.
То не знал с кем вместе на Луну повыть, а тут на тебе - столько медеумов, что плюнуть некуда.
- Че надо?
- Успокоение хочешь? Понимаешь, Рус, тело я из машины извлек, твое тело, а вот артефакт трогать не стал - так там и лежит на сидении. Вот с этими людьми советовался, - говорят, что ключь к твоему покою наверняка связан с тем артом.
- А... Гори сарай, гори и хата. Хочешь еще в радиацию слазить? Лезь.
****
- Ну что, Доктор, сейчас, как видите, это уже не активный атрефакт, так называемый булыжник. Удвиляет его цвет. Неактивные как правило белые, белесые, светло-серые. Этот же как какой-то кровавый сгусток. По косвенным признакам раньше объект являлся артефактом Душа. Мы собираемся поместить его в контейнер, строжайше изолировать, и расчитываем, что у нашего визави исчезнут или, хотя бы, ослабнут болевые ощущения. Верно? Делаем? Слава, что говорит Руслан? Можно?
- Говорит - можно.
- Осторожнее, - выкрикнул вдруг Болотов, но опаздал.
Круглов упал, явно сбитый с ног кем-то невидимым. Секундой позже от его одежды был оторван клок, но нападение не продолжилось. Доктор метнулся к профессору, Экстрасенс криком кричал, пострадавший осматривался с удивлением.
- Что это было? Меня толкнули, потом как собака укусила. Больно! Вроде он сказал можно?
Ему не ответили. Слава сбивчиво разговаривал с призраком, Док прятал "булыжник" в особо защищенный контейнер.
- Слава, спросите, как себя чувствует старший лейтенант?
- Говорит, что хорошо. Руслан, а чего ты так орал?
- Он орал?
- Говорит, Круглов в руки взял, так его прямо прострелило, такая боль. Говорит, - куснули - это еще не боль, так, шалости.
Профессор лишь скривил губы на эти слова. В тоже время его рану - и правда не слишком серьезную - уже обрабатывали.
- А потом все. Потом не больно, говорит, как вот туда положили, - уже нормально. Что? Ага. Он говорит - странное чувство, будто он теперь может пойти куда угодно, не привязан к месту. Доктор, Руслан спрашивает что дальше? Если булыган уничтожить, то что? Успокоение, он сможет из этого состояния уйти куда положено?
- Не исключено. В Зоне очень сильная мистическая составляющая, ничему не надо удивляться. Не исключено, конечно, но и утверждать тоже нельзя. А эксперементировать не стоит. Руслан, о, вижу вас, Руслан, у Сергея, - Док кивнул на искусанного, - всего лишь порез на руке. Даже не слишком глубокий. И не закрыт повязкой. Покажи! Вот, артефакт он брал этой как раз рукой, и он, - кивок в сторону контейнера, - почувстововал близость крови, что тут же передалось вам в виде боли. Сожалею, я слишком позно понял чем опасна его рана. Так что? Пытаемся уничтожить?
Через несколько минут Слава Экстрасенс озвучил решение Бероева: с артефактом ничего не делать, никаких опытов. Надежно спрятать. В болоте утопить, например.
Круглов все же переспросил - почему так?
- А он не хочет собак оставлять. Вожак блин стаи. Боится, что сам уйдет, а они останутся. Или пути разойдутся.
- Хорошо, понял. - Круглов потер укушенную ногу, подумал, и объявил решение: - Возле лиманского моста есть местечко, так запрячу - никто в то место даже лезть не станет. О-па... Мне показалось? Я собак видел. Серая и рыжая. Ушки торчком. Хвостами крутят.
Сталкер покивал головой и сказал - да. Доктор лишь улыбнулся.

- Зачем вы так?! Твари бездушные! У меня… - умоляющий крик был прерван бесшумным выстрелом, из пистолета с глушителем. Вот так, без звука и без пламени вылетающего патрона, была поставлена точка в еще одной жизненной дороге. Дороге неизвестного нам сталкера. Жизнь, которая была дарована ему свыше, прервалась так неожиданно, от рук бездушных головорезов.
Правильно он тогда сказал. Твари мы бездушные. Во что мы превратились в чертовой Зоне?! Бессердечные, бездушные нелюди. Кем было дано право, отнимать жизни других?! Вот именно, что никем… Или вы думаете иначе? Предлагайте свои варианты! Изложите свои мысли!
А этот случай, стал для меня неким толчком, осознанием чего-то нового. Того, что жизнь моя проживается не так, как бы я хотел. Да, до этого времени, пока я находился в Зоне Отчуждения, мое сознание перестало замечать такие частые моменты, связанные со смертью, убийством других сталкеров. Как будто каждодневное посещение офиса, как это бывает у обычных людей на Большой земле.
В глазах группы, сейчас главное не выдать поразившую душу слабость, слабину шакалы чувствуют на расстоянии. А наша группа, сплошняком состояла из шакалов и стервятников разной масти. Штурмовая группа Синдиката, некая элитная группа, готовая взяться за любую грязную, но хорошо оплачиваемую работу. Деньги не пахнут и затмевают угрызение совести. В кубе залитый организм элитным виски, полностью убирает чувства сострадания и пережитые боли.
Оставив тело, группа двинулась к месту последней ночевки, к одиноко стоящему дому на краю Агропрома. Мелкий дождь усиливался, переходя в ливень, земля под ногами сырела, мелкие ямки наполнялись чистой водой. Деревья, словно птицы расправляли крылья – ветки, листочки под порывом ветра раскачивались, будто перья. Пахло озоном и свежей травой. Капли дождя отстукивали известную им мелодию, ударяясь об капюшон на моей голове.
Нас было шестеро. Сохраняя небольшую дистанцию, мы один за другим двигались по направлению. Группу вел опытный следопыт группировки – Леший. Бородатый, с легкой сединой на бородке и коротких волосах, он словной бравый солдат, всегда держал боевую выправку. Даже в трудных моментах, спокойствие не сходило с его лица, и движений. Лишь ему я мог бы доверить в группе, остальные шакалы – шакалами. О главе группы говорить нет никакого желания, с ним мы не заладили с самого начала. Его безумный взгляд надолго впал мне глубоко в душу, в первое время я боялся долго смотреть ему в глаза. Кличка была его Шакал. Правая рука Грамонда, основателя Синдиката.
Вдали показался дом, где были еще двое из нашей группы, оставшиеся так сказать, на стреме. Не отмычки, но и не новички еще. Заслужить доверие Синдиката очень тяжело. Попасть в Синдикат трудно, но еще труднее выйти из нее. Это невозможно… Живым.
Вечерело. Сумерки окутывали близлежащие холмы. Группа укладывалась на ночлег, выставив дозорных на чердаке. Шакал подозвал меня в отдельную комнатку:
- Синдикат прислал контракт, - начал он низким голосом, переходя в самую суть,- задание для одного человека. Группа выдвинется к базе, а тебе будет поручено выполнить контракт. Завтра с утра можешь выдвигаться. Работа не тяжелая, требует один точный выстрел. Ты снайпер группы, именно поэтому это задание поручаю тебе, да и вознаграждение целиком твое. А провалишь, можешь не возвращаться.
- Еще пояснения будут?
- Да, сама суть задачи: Твоя цель находится на Верхних болотах, знаешь где это?
- Слыхал, там же топи непролазные…
- Пролазишь – проползешь! Твои проблемы, как ты будешь пробираться к цели, а цель – Болотный доктор. Его охраняет его псина, волкодав, так что, прибереги патронов и для пса.
- Я понял. Еще что то? – спросил я.
- Цель – уничтожить, и все, ничего более. Выполнил, удалился от ненужных глаз. Чтобы не спалился, Синдикат не потерпит слухов о вмешательстве Наемников в убийстве Доктора.
- Я понял.
- Можешь идти. Никому не слова. Собрался с утра и ушел.
Всю ночь, меня мучил кошмар со словами убитого сталкера. Его крик преследовал меня до самого утра. Иногда этот крик прорывался с широко раскрытого рта убитого Доктора, стеклянные глаза которого пристально смотрели мне в глаза. Я вспоминал жизнь на Большой земле, где мне все чаще попадались люди, которых приписывал к бездушным.
Утро выдалось, как и вечер, дождь барабанил по шиферу на крыше дома. Перекусив на скорую руку, пока ребята только пробуждались, я вышел в дорогу. Винтарь тяжело давил на правое плечо. Ботинки тяжело месили мокрую глину. Я закурил. Дорога была недалекая. От Агропрома до Верхних болот километра два. В обход аномалиям все три.
Маршрут был составлен с утра, посоветовавшись с Лешим. Он знал многие безопасные маршруты, прослушивал закрытые каналы. А самое главное, я ему доверял. И заранее попрощался, уловив в его глазах лишь сочувствие. Я его понимал, но не мог иначе.
Заняв позицию на холме, среди высоких камышей и болотной травы, я приник к биноклю. Дом доктора просматривался неплохо. Большой бревенчатый дом, посеревший от течения времени, стоял на мощных сваях. Большой двор и внушительный сарай. А самое главное собачья конура, размером с гараж для легковушки. Каких же размеров житель этой конуры. Меня аж в дрожь бросило. Никакого движения вокруг дома не видно, а задвинутые занавески не дают обзора вовнутрь. Мокрая земля отдавала холодом по всему телу, руки дрожали, а голове была единственная мысль: «Неужели я такой же, как все в Зоне, бездушный? А что это вообще значит – бездушный?». С этими мыслями, я не заметил движения сзади и мощный удар в спину, застал меня врасплох. Я уже не успевал выхватить винтовку, и попытался дотянуться до пистолета в кобуре, как мощные лапы приподняли меня над землей. И только тут я увидел его столь близко, что последним видят сталкеры при встречи с ним. Это был он – кровожадный кровосос. Некая болотная версия, более живучая. Да и я уже не в силах был нанести ему вреда, своими лапами, он удерживал как в тисках.
Его окровавленные глаза глядели в мои, полные ужаса и безнадежности. Длинными мокрыми щупальцами кровосос прощупывал мою шею, искал артерию, прощупывал частый пульс. Мыслей не было. Лишь пустота в голове и страх. Животный страх, страх перед концом. Наверное, тоже испытал тот сталкер. А я так и не смог понять, в чем смысл слов: Как помирала душа…
А как думаете вы?

Наставник деревни новичков.

В Зоне я недавно. Однако уже многие ужасы повидал. Какие-то видел собственными глазами, например, как человека в аномалию затянуло, которая, вроде, «мясорубкой» называется. Похожа на неё, во всяком случае. А вот о многих других часто сталкеры друг другу рассказывают.
Слышал вот недавно одну историю, очень уж сильно меня она зацепила. Товарищ рассказал, во время очередной посиделки у костра в деревне, которая на Кордоне.
***
Произошло это, примерно, года три назад. Жизнь новичков на Кордоне процветала, они как сыр в масле катались в этом месте. Бандиты даже нос боялись показывать в той местности. Что удивительно, даже военные не проявляли никакого интереса к жизни сталкеров. А всё потому, что заправлял практически всем здесь один мужик. Все его Орлом звали, точно неизвестно почему. Хотя местные утверждают, что это от его фамилии пошло. Необыкновенной души человек и опытнейший наставник. Многих сталкеров он воспитал, в буквальном смысле. И для каждого из них Орёл, по сути, вторым отцом становился. В целом уникальный человек, второго такого в Зоне было точно не найти. Все какие-то чёрствые, а он таким не был. На Кордоне, кстати, он не один был, а со своим отрядом. Также очень опытные сталкеры, вместе с Орлом нередко к центру Зоны ходили. Его и их новички очень ценили и уважали.
Но однажды произошло нечто по правде ужасное и непонятное никому. Подходило время очередной вылазки Орла и его отряда на Север. Он, как обычно, назначил в деревне старших, их числа более-менее опытных сталкеров, дал им указания и ушёл со своими людьми в свой очередной рейд. Однако уже через двое суток Орёл вернулся. Один.
Было видно, что произошло что-то серьёзное. Наставник обитателей деревни на Кордоне не выглядел таким, каким был прежде. Несколько дней он не появлялся на людях, сидел в одном из домов. Попытки узнать, что произошло, не заканчивались успехом – всех, кто заходил к нему, тут же вылетали оттуда под шквалом трёхэтажного мата. В одного пацанёнка он едва ли не метнул нож. С Орлом происходили явно ненормальные вещи, ведь ничего подобного он ранее не совершал по отношению к новичкам. Даже в плохом настроении.
Всё же одна из попыток его разговорить оказалась успешной. В дом, где он сидел уже не первый день, зашёл один из более-менее опытных обитателей деревни и ему удалось всё узнать.
Как он выяснил – отряд Орла погиб при загадочных обстоятельствах недалеко от Армейских Складов. Также стало известно, что некоторые из его людей были как-то связаны с наёмниками. Естественно, за их смерть Орла спросил сам Синдикат. По сути, его обвинили в гибели его же отряда. Неизвестно, как он смог от них отделаться.
Понятно было одно – вины Орла в этом происшествии нет абсолютно никакой.
Орёл был сам не свой в эти дни. Было видно, что он как будто «умирает изнутри». На следующий день после разговора, он ушёл в неизвестном направлении и больше его никто не видел.
В деревне появилось множество версий, что произошло с Орлом. Одни говорили, что он ушёл из Зоны навсегда. Вторые, что он застрелился на месте гибели своего отряда. Третьи, что он попал под выброс и погиб. Но ни одна из этих версий так и не стала официальной, поскольку его поиски не увенчались успехом.
Вот так смерть близких друзей и сгубила необыкновенную душу наставника деревни новичков. Даже спустя очень много времени о нём ничего не стало известно. Он ушёл, не оставив ни следа, ни намёка. Как будто просто растворился в глубине Зоны.

***
Даже несмотря на то, что прошло очень много времени и в деревне на Кордоне сменилось не одно «поколение», все обитатели здешних мест знают Орла. Знают, что он был прекрасным наставником для только попавших в Зону парней. Память о нём будет здесь всегда, пока сталкерство будет существовать.

Степан Никифоров сидел на опушке леса и о чем-то думал. Думал он обо всем: и о своей работе, и о родителях, и о жизни. В общем обо всем. Но больше всего ему не давали мысли о Зоне. Из Зоны он ушел еще 2 года назад и не хотел возвращаться. Его нынешняя жизнь его полностью устраивала, и он отметал все мысли о том, чтобы вернуться туда. Однако после того, как он оттуда ушел, его все что-то гложило внутри. Мысленно он понимал, что возвращаться он не хочет, однако все же что его тянуло туда. Он сопротивлялся этому как мог. Поразмыслив еще над своими ощущениями, и над тем, почему же при его осознанном выборе не возвращаться в Зону и при полном отсутствии желания туда возвращаться, его все же тянуло туда, он решил, что пора возвращаться домой, не придя не к чему в своих мыслях.
Проходило время, а Степана еще что-то терзало внутри, и он не понимал, что именно. Возвращаясь ежедневно домой с работы, он думал о своей тяге к Зоне. Однажды, во время такой прогулки, он осознал, что в Зону его тянет не разум, а душа. Придя домой он задумался над тем, а то же представляет из себя душа. По его мнению, это было нечто неосязаемое, не связанное с разумом, а связанное с сердцем. Но может ли душа жить самостоятельно, могут ли быть у нее какие-либо помыслы, может ли душа чего-то хотеть. Проанализировав все то, что с ним происходило за последние 2 года, как он вернулся из Зоны, он мог дать утвердительный ответ на все свои вопросы. Но что тогда делать с душой, чтобы ее перестало тянуть к Зоне, ведь Степан понимал, что ни его душа, ни он сам не выдержит этого. Но и в Зону возвращаться было не вариант. Степан решил, что надо что-то кардинально поменять в своей жизни, чтобы выкинуть из головы и из души все, что связано с Зоной, чтобы не было времени на мысли об этом, так как его нынешняя размеренная жизнь по схеме «Дом-работа-дом», не предполагала ни чего иного, как сидеть по вечерам и думать обо всем, в том числе о Зоне, терзая тем самым себя различными воспоминаниями, что сказывалось на его душе, которая порой разрывалась на куски от этих воспоминаний. Однако душа Степана была на это не согласна. Зона сильно изменила Степу, и изменила на столько, что его душа уже ему не принадлежала, она принадлежала Зоне и поэтому она не могла без Зоны жить, постепенно затухая. Она затухала медленно, не сказываясь еще сильно на жизни Степана, давая о себе знать только иногда вечерними терзаниями. Но душа рано или поздно умрет, если её не вернуть в Зону. Однако Степа пока еще не понимал этого.
Степан продолжал жить, но кардинально изменил образ жизни, надеясь, что это избавит от терзаний души, которая постепенно умирала без Зоны, как рыба умирает без воды. Он обзавелся семьей, переехал в деревню, обзавелся хозяйством, сменил работу и начал заниматься всеми своими любимыми делами, на которые у никогда не хватало времени. Однако это его душе не помогало. Зона уже давно протянула к нему и его душе свои щупальца и высасывала из них энергию. И чем больше проходило времени, тем больше энергии она высасывала, вследствие чего и быстрее умирала его душа. Степан постепенно приходил к осознанию того, что происходило с его душей и начал задумываться над тем, чтобы вернуться в Зону и не терзать не себя, ни душу, ведь Степа осознал, что, если умрет его душа, умрет и он сам, ведь ни один человек не способен прожить без души. Но не смотря на свои побуждения вернуться в Зону, он старался отметать свои мысли. Ведь он добился той цели, ради которой он шел в Зону, а именно он смог заработать достаточно денег, чтобы оплатить матери дорогостоящую операцию на сердце, которую необходимо было сделать за границей. Однако с каждым днем болезнь души, от которой она умирала и которой одарила её Зона, давала о себе знать. Душевная болезнь начала сказывать и не его здоровье. У Степана начали головные боли, он начал страдать ухудшением памяти, стало пошаливать сердце. Проявлялись и другие симптомы. Врачи ничего не могли сказать и говорили только, что это на нервной почве и посоветовали обратиться к психотерапевту. Однако к психотерапевту Степан обращаться не хотел. Он и так понимал, что его мучает, к тому же психотерапевту и не расскажешь всего, от чего у него это возникло.
В один осенний день Степан пришел на опушку леса, на которой он когда-то впервые задумался о том, что же с ним происходит. Сейчас он уже не выглядел таким бодрым и молодым, каким был полгода назад. Душевные муки не давали ему покоя. Он присел и задумался о том, что с ним происходит и что ему делать. Он понимал, что так дальше продолжаться не может. Его душу рвет на части и все из-за проклятой Зоны, которая впилась в него до самых кончиков пальцев и хочет забрать то, что теперь ей принадлежит, а именно его душу. Еще он понимал, что, если умрет его душа, умрет и он сам. И понимал это Степан еще отчётливее, чем тогда, когда он решил изменить свою жизнь в надежде на то, что это ему поможет. Ему это не помогло, становилось все только хуже. Зона звала, зона манила, Зона вытягивала из него самое ценное. Степан выглядел убитым, у него были огромные синяки под глазами, сам он похудел так, что торчали кости.
Сидел Степан на опушке и думал. Думал он всю ночь. Взвешивал все за и против. Думал о том, что родители, как и его жена, его не поймут, если он вернется в Зону. Однако Степа не видел другого выхода. Он хотел еще пожить. Хотя он понимал, что в Зоне он долго он не проживет, но здесь, в Киеве, он возможно проживет еще меньше. Он не хотел умирать на глазах у любимых людей. Поэтому Степан все же решился вернуться в Зону, чтобы не дать умереть своей душе, и вернуть Зоне то, что уже давно принадлежало ей, с тех самых пор, как он впервые ступил на её Землю. Такова была цена за спасение его матери. Цена оказалась очень дорогой и не измерялась никакими деньгами. Степан продал свою душу Зоне, которая вне её потихоньку умирала.
На следующее утро он встал рано, собрал свои вещи и ушел, оставив за собой записку для своей жены и дочери, в надежде, что они его поймут. Он пошел на встречу спасения своей души, которая уже была при смерти. Только вернувшись в Зону, Степан обрел наконец покой, его душа начала восстанавливаться, как и сам Степан. Только с возвращением в Зону он до конца смог осознать всю важность человеческой души, и что бывает с человеком, если его душа умирает. Стоя на краю Зоны в начале своего пути, он вспомнил про себя слова, которые он прочитал когда-то в одной книге, прочитанной рад интереса: «Только пережив пустоту души мы можем ощутить полноту жизни». После этого Степан двинулся в Зону на встрече свой судьбе.

Пули едва не задели меня. Очередь прилетела с улицы и прошлась по стене здания совсем рядом с окном, из какого я вёл стрельбу по противнику. Я прекратил огонь из автомата и отошел вглубь комнаты, понимая, что настало время менять позицию.
- Беркут вызывает штаб. Приём. Как слышно? Повторяю, Беркут вызывает на связь штаб, - сержант Воронцов который раз пытался под свист пуль вызвать помощь по рации. – Беркут под плотным огнём противника! Срочно вышлите подкрепление!
Связист сидел на четвереньках, прижавшись спиной к стене комнаты. Молодой парень не терял надежды и дрожащим голосом запрашивал помощь по второй рации, в ответ – тишина.

Гремели выстрелы, заглушали крики раненых солдат. Спецподразделение до последнего удерживало позиции в двухэтажном доме, расположенном на небольшой возвышенности в Лиманске. Я перебрался к дальнему окну, осторожно высунулся и продолжил прицельную пальбу одиночными. Боеприпасы стремительно расходовались, а подкрепление не приходило.
Враг наступал с юга и решительно перебирался через радиоактивную реку по мостику. Наш пулемётчик, занявший позицию на втором этаже балкона, молчит. Я снял нескольких целей и вновь скрылся за прочной стеной, перезарядил автомат, перевёл дыхание.
- Андрей, - воскликнул запыхавшийся прапорщик, забежавший из другой комнаты. – Больше половины наших бойцов убиты или ранены. Какие будут указания?!
Прапорщик Николай присел рядом и замолчал, ожидая моего решения.
Грохот раздался возле дома, и земельные комки поднялись вверх, разлетелись в разные стороны и бросились в окно, засыпая грязью окровавленный пол. В ушах звенело, но продолжать воевать я в состоянии…

Я резко вскочил с постели, словно меня кто-то полил кипятком из ведра. Тяжело дыша, оглянулся и понял, что разбудил мерзкий звук, бьющий по слуху. Будильник разрывался, звенел на всю квартиру, негативно воздействуя на нервы. Быстро отключил заразу и достал из тумбочки бутылку. Налил жидкость в стакан и выпил содержимое. Алкоголь тяжело вливался, заставляет лицо морщиться. Доел оставленный со вчерашнего дня хлеб, и пока жена не видит, тихонько поставил бутылку назад. Закрыв глаза, произношу шепотом:
- Пережить сегодняшний день.. Боже, дай мне сил пережить его.

Утреннее солнце кидало длинные лучи в окно и освещало квартиру. Через приоткрытую форточку доносится игривое пение птичек и голоса весёлых детей, какие тусуются на детской площадки возле многоэтажного здания. Я оделся, не спеша подошел к окну и с отрешенным видом рассмотрел обстановку. Двор абсолютно чистый, никаких аномалий и прочих гадостей. Это естественно, ведь я уже вернулся со службы. В этом светлом мире нет никакой заразы Зоны и страшных мутантов. Но кошмары мучают каждую ночь, и я больше не могу страдать… Глядя на людей, спокойно разгуливающих по улице, понимаю, что нахожусь в безопасности, но ощутить её не получается. Сложно передать словами паршивое чувство, преследующее тебя каждый день. Всматриваюсь в каждый уголок двора из окна с девятого этажа, выискиваю опасность. Не найдя ничего, вглядываюсь в чистое небо. Неужели оно таким бывает? Не хмурится и не закрывается чёрными пятнами. За время моей службы почти каждый день лил дождь, а здесь неделю подряд стоит ясная погода. Становится не по себе. Слишком спокойно, слишком тихо. Не слышно выстрелов и криков. И я напрягаюсь ещё больше, а мир вокруг становится страшным.

Неожиданно мой живот сжал чьи-то руки. Холод пробежал по телу, дыхание участилось, а сердце бешено заколотилось и, кажется, сейчас вырвется из груди. Резко обернув взгляд назад, я успокоился, когда перед глазами возникла Люда, крепко обнимающая меня.
- Доброе утро. Извини, что напугала.
- Ничего, - изобразил улыбку и добавил: - Доброе утро.
- Как спалось?
Любимая говорила тихо, её голос звучал нежно, помогал слегка расслабиться. Вскоре тревога полностью ушла.
- Отлично, - обманул я. – Сегодня на собеседование поеду по поводу работы. Сейчас уже буду собираться.
- Ты недавно вернулся с армии. Прошло меньше двух недель. Тебе нужно ещё отдохнуть, - настаивала она. – И куда именно хочешь устроиться? Почему мне не рассказал?
- Я прекрасно себя чувствую, полон сил и энергии, - ответил я и поцеловал Люду в щечку. – В частное охранное предприятие. Если меня не возьмут, то какой смысл рассказывать? Я бы сказал, если бы был уверен, что меня примут. Шансов мало. У них крупная фирма, зарплата очень высокая, на одно место - примерно пятеро кандидатов.
- Никакие кандидаты не могут ровняться с боевым офицером, который пять лет ловил сталкеров, - подбодрила Люда. Через минуту улыбка с лица жены растворилась, во взгляде можно было разглядеть лёгкую тревогу. - Андрей, почему ты не хочешь рассказать мне, что там происходило? Я чувствую, ты от меня что-то скрываешь.
- Мы просто охраняли периметр и задерживали мародёров. Ничего необычного.
Любимая посмотрела в мои глаза, и я понимаю, что не верит словам.
- Тогда почему журналистов не пускают в Зону за сюжетом? Почему на кордонах столько вооруженной охраны и техники? Неужели только от мародёров тщательно охраняется ЧЗО? Нам, простым людям, ничего не говорят, но я уверена, что там происходит ужасные вещи. Когда ты только вернулся, я не могла узнать тебя. И сейчас не узнаю… Почему ты молчишь, вечно переводишь разговоры на другую тему? Почему не хочешь рассказать о том, что так сильно терзает душу?

- Товарищ лейтенант, противник подходит к дому. Их слишком много, - доложил прапорщик Николай.
Отчаянные призывы о помощи подстреленных ребят слышны по всему дому. Большинство военных ранено или убито. Вражеские отряды действовали слажено, стреляли метко и не оставляли нам шансов. Расходуя патроны в последнем магазине, я во дворе заметил стрелка, сильно выделяющегося на фоне остальных. И не только отличающимся комбинезоном и оружием, но и поведением. Он быстрый, ловкий, грамотно выбирает позиции, метко стреляет. Профессионал своего дела. Не удивлюсь, если это он снял нашего пулемётчика. Пытался в него попасть, но тот успел отойти с линии огня и присесть за прочным объектом. Всё, магазин отстрелял. Я снова спрятался в укрытии. Продолжать отстреливаться могу теперь с пистолета, но смысла в этом особого нет. Тут итак очевидно, чем закончится бой. Прапорщик прав - необходимо что-либо предпринимать. Останемся на месте – погибнем. Прапорщик опытнее меня и старше на десять лет, хоть и званием ниже. Не получил в своё время высшего образования, офицерские погоны ему не светят. Но мужик толковый. К Николаю многие прислушиваются, следуют всяким советам.

Сержант Воронцов больше не пытался установить связь со штабом. Подкрепление никто высылать не собирается. За что мы умираем? Бросило руководство и забыло о нас. Я достал пистолет Макарова из кобуры и снял с предохранителя.
- Ладно, - ответил Сергею, - приведи оставшихся в эту комнату, будем уходить через туннель.
Связисту приказыал занять позицию у окна и не подпускать противника в дом. Сам тоже высунулся и произвёл пару выстрелов вслепую. Прапорщик исчез и спустя некоторое время привёл выживших. Несколько бойцов совсем плохи, передвигаться самостоятельно не могут, удерживаются на ногах благодаря товарищам.
Я расстрелял напоследок обойму и споспешил выбраться из здания. Бойцы следуют за мной. Пули летели через окна, дырявили деревянные стены, гремели взрывы, не оставляя внутри дома целого места.

Тщательно замаскированный вход в подземный уровень находился на заднем дворе. Если не присматриваться ко всем мелочам, то заметить будет сложно крышку люка среди обломков техники и прочего хлама, раскиданного по всему двору. Не сказать, что внизу совсем безопасно, но выбора не было. Впереди расположился крупный лагерь “Монолита”, сзади наступают сталкеры. Справа и слева территории заполнены непроходимыми аномалиями, через них нам не проскользнуть. Подземная дорожка проходила длинное расстояние и соединялась с пещерами “Агропрома”. Уйти по ней – единственный шанс выжить.

Легковой автомобиль проезжал по улицам Киева. Я остановился на красном сигнале светофора, всматривался через окно в каждый уголок улицы, сопровождая взглядом пешеходов. Что конкретно выискивал в толпе? Не знаю. Напрягал меня спокойный район. Такое чувство, что вот-вот должно произойти нечто ужасное. Я готовился к худшему варианту развитию событий, но ничего не происходило… Загорелся зелёный и машина продолжила катиться по дороге. Слишком тихо. Ни криков, ни перестрелок. Это очень пугает.

Подъехал к ресторану и припарковал машину рядом. Посмотрел на зеркало заднего вида и сказал вслух:
- Боже, ну и рожа. Зомбированные в Зоне лучше выглядели.
На лице отражались бессонница и усталость. Положительного впечатления на работодателя мне не произвести. Хорошо хоть, что Люда тщательно выгладила деловой костюм. Галстук и костюм смотрятся отлично. Если бы только не этот ужасный вид… Ладно, попробовать стоит. Я вышел из машины и направился к месту встречи.

По залу расхаживали несколько официантов, предоставляли меню и заказы клиентам. С разных уголков помещения доносились звуки стучащихся столовых приборов, голоса посетителей слились, и уже не разберёшь, о чём конкретно говорит парочка за тем столом. Разве что прислушаться, но зачем мне это? Больше половины столиков свободны. Для крупного ресторана гостей маловато. Основной поток подтянется ближе к вечеру. Я направился к крайнему столику у окна, где назначена встреча. Стойкий парфюм сопровождал весь путь, и женщины за четвёртым столом, ощутив аромат, перебивший запах пиццы, отвлеклись от беседы и обратили на меня внимания. Заметив моё бледное лицо, перегляделись между собой, посмеялись и продолжили завтракать.

- Андрей Горбунов? – спросил, судя по всему, начальник охранного предприятия и, не дождавшись ответа, пригласил жестом присесть напротив.
Я сел на кожаный диван за столом и пожал руку работодателю.
- Николай Островский, - представляется он. Впрочем, имя я узнал из разговора по телефону.
- Прямо как советский писатель, - заметил я.
На серьёзном лице полноватого сорокалетнего начальника не появились какие-либо намёки на улыбку, и я понял, что зря сказал о писателе.
- Расскажите о себе. Резюме, свидетельство охранника с собой имеются?
- Лицензии на охранную деятельность не имею, но я в ВСУ пять лет по контракту отслужил, с оружием обращаюсь хорошо. Военник при себе есть, если что. Там указано, что я лейтенант запаса.
- Хм. С вашими навыками, думаю, вы сможете попасть в ГЗ. Будете на сработки ездить. А где именно служили?
- В Чернобыле.
- Даже так? И чем вы там занимались кроме охраны КПП?
- Сталкеров отлавливал. И по болотам ночами приходилось за ними носиться и рейды по всей тридцатикилометровой зоне проводили.
- Сталкеры - это те, которые незаконно за периметр пробираются? - продолжал задавать вопросы директор частной охранной фирмы.
- Да, именно так. Они ищут разное барахло по всей Зоне, - с улыбкой на лице ответил я. Человек совершенно не имеет представления о том, что там творится и через какой ад я прошел. Несправедливо. Для окружающих людей ты не герой и не ветеран войны. Они видят в тебе обычного человека, только замкнутого и отрешенного. Близким я не могу рассказать, и дело не только в военной тайне, но и в том, что не поймут они. Словами не передашь свои чувства и не опишешь обстановку в Зоне. Это нужно почувствовать, а испытывать боль родным людям я не позволю. Поэтому молчу и страдаю каждую секунду чёртовой жизни. И когда в душу лезут с любопытством, а ты не знаешь, что ответить, становится ещё больнее.
Официантка направилась к столу и вопросительно поглядывала на нас.
- Что будете заказывать?
- Я особо кушать не хочу. Да и пора уже мне возвращаться в контору - ремонт проконтролировать нужно, - закатав рукав и взглянув на часы, заявил начальник ЧОПа.
Намёк я понял. Продолжать собеседование начальник был не в настроении. Что он узнал обо мне за короткий промежуток времени? Даже военный билет не попросил предъявить. Неужели настолько доверяет?? Нет, не думаю. Не понравился я боссу скорее всего. Увидел во мне нечто такое, что оттолкнуло его. Отрешенный взгляд или нежелание работать? А может, всё вместе. Эти черты прекрасно отражаются во взгляде. Или ему просто нужны были люди с удостоверением охранника? Но такие мелочи можно было по телефону уточнить, поэтому этот вариант отпадает.
- Давайте так поступим: вы будете ждать моего звонка. В течении недели я вам наберу и расскажу о дальнейших действиях, - нелепо выкручивался. Мог бы прямо сказать "Извини, братан, не подходишь ты, нам нужны люди полные сил и энергии, которые стремятся работать".
- Спасибо, досвидания, буду ждать вашего звонка, - подыграл ему и встал из-за стола.

Трудиться не имею никакого желания. Ничего не хочу. Днями готов сидеть дома и пялится в стенку. Но работу искать нужно. По крайне мере для того, чтобы обманывать себя и любимую, делая вид, что всё в порядке.

Тёмный туннель едва освещали тусклые лампочки под потолком. Уцелевшие "военсталы" продвигались вглубь. Сложно предположить, кто и зачем построил туннель, о котором догадывались немногие. Но это самый безопасный путь от Агропрома до Лиманска. Скотское отношение командования просто выбешивало бойцов. Отдали приказ занять дом на холме, отрезая путь сталкерам на север, а монолиту - на юг. Выделили нам огромный запас провизии, боеприпасов. Мы организовали оборону, успешно справлялись с задачей первое время, постоянно докладывали в штаб о ситуации и надеялись, что очень скоро нас сменят. Когда в город хлынули Долг со Свободой и начались уличные бои, связь резко пропала. Было очевидно - в городе поставили заглушку. Я посылал ребят отыскать источник помехи и устранить его, но всё было бесполезно. Припасы постепенно заканчивались, но мы всё ещё верили в свой долг и даже не думали самовольно покидать блокпост.
"Скоро нас заменят, потерпите, ребята" - питал я своих лживой надеждой. Связист до последнего пытался усилить мощность и прорваться сквозь вражеские помехи. А командование что? Посчитало нас мёртвыми? Даже вертолёт не могли на разведку послать или отряд по туннелям. Плевать они хотели на простых ребят, которые жизни кладут, выполняя необдуманные приказы толстопузых начальников с большими звёздами. Они ведь ни черта не знают о Зоне. Используют нас как хотят и посылают к чёрту на рога. Ни один штабник не ответил за провал операции, приведший к гибели целые отряды. Ни один штабник не был арестован за взятку. Молодых офицеров валить мордой в грязь прямо на блокпосте за пропуск сталкеров, устраивая очередную показуху, - это пожалуйста. А к крупным дядям, имеющих доход в десять раз выше, никто близко не подойдёт. Я терпел всё, но когда перед моими глазами погибали товарищи, а сержант истерично орал в рацию, всеми возможными способами усиливал мощность, пытался запросить помощь, зная, что это бесполезно... больше не могу терпеть. Доберусь до базы - выскажу всё в лицо командирам, и пусть делают, что хотят. Плевать вообще.
- Вы в порядке? - спросил я у ребят, хотя вопрос был глупым. Уставшие, раненые и напуганные бойцы... - Главное - дойти по туннелю до Агропрома. А там до кордона рукой подать. Надеюсь, дойдём без приключений.

Я сел в машину и достал мобильник.
- Привет, приятель. Как ты? - не успел я заговорить, как в телефоне послышался голос. Быстро он ответил на вызывающий.

Как я? Хреново. Всё вокруг не такое, каким было до службы. Мир изменился. Впрочем, он это сам знает - вместе ведь служили. Голос прапорщика был тяжелым, по нему можно было легко догадаться, что он тоже страдает.
- Привет. Надо поговорить. Срочно.
После короткого молчания он отвечает:
- Я сейчас в баре. В том самом. Приезжай.

Я подъехал к бару и оставил на парковке автомобиль. Открыв дверцу, вышел и направился к заведению.

Сразу бросается в глаза тип в камуфляжном костюме за стойкой с кружкой в руке. После службы прапорщик вечно в подобном тряпье ходит. Тоска по армии? Чёрт его знает. Надел бы нормальную одежду, что ли. Ладно, дело исключительно его. Свободных мест в баре полно. Рано ещё для употребления пива. В такое время почти все на работе. Это и к лучшему – чем меньше людей услышат наш разговор, тем нам лучше. Я подсел рядом. Сперва прапорщик меня не заметил. Его пустой взгляд был направлен на маленький телевизор, закреплённый на стене. Мы вернулись не так давно, а человек уже запустил себя: неприятный запах бегал вокруг, и окружающим было тяжело рядом находиться, щетина разрослась, а на камуфляжном костюме виднелись пятна от грязи. Смею предположить, что супруга кинула бывшего вояку. Интересно, а моя сколько продержится со мной?
- Здарова, - протянул я руку.
Приятель переводит взгляд на меня, и создаётся ощущение, что он смотрит в пустоту. Или видит перед собой знакомого человека, а сам обитает в другом мире. Эх.. Что же Зона с нами сделала?
- Приветствую, - наконец ответил он. – Знаешь, что я понял, когда вернулся с армии?
- Что нет места лучше дома?
Собеседник на несколько секунд замолчал, и его глаза наполнились тоской.
- Дом – настоящее поле битвы. Родные этого не понимают. И я не злюсь на Вику. Её понять тоже можно. Она ведь не была на моём месте и не знает, что чувствую. Попрощалась и ушла навсегда.
- Может, ещё не всё потеряно? Попробуй с ней связаться, поговорить, - советовал я, хотя знал, что лучше от этого не станет.
- Нет, всё кончено, - ответил прапорщик и допил пиво. – Бармен, подлей!
Мужик с усталым видом подошел к краю стойки и поинтересовался:
- Дружище, может, хватит тебе? Я уже который раз наливаю. Нужно меру знать – до дома потом не доползёшь.
- Э! Я сказал – налей! – начал возмущаться мой друг. Бармен нехотя подлил в кружку пиво.
- Бросай ты это дело, - сказал я.
В ответ тот усмехнулся и сделал пару глотков. Отрыгнув, Николай сказал:
- Что думаешь делать?
- Не знаю. На работу пытался устроиться, но не взяли. Или возьмут. Я пока ещё не понял, понравился я работодателю или нет. Слишком быстро прошло собеседование, очень подозрительно даже. Я больше склоняюсь к тому, что он во мне увидел нечто такое, что его отпугнуло.
- Потраченные люди никому не нужны, - заявил собеседник. – Мы – использованный материал, и это у нас написано на лбах. Послужили государству - и на этом всё. Хорошей жизни после службы тебе никто не обещал.
- Да, но почему нам никто не помогает? Это ведь несправедливо, - ответил я.
- Можешь, если хочешь, ходить к военным психологам, задачей которых является помощь в адаптации к мирной жизни, но, - прапорщик тяжело вздохнул, - пацаны из спецназа говорили, что толку от этих занятий нет. Они только вид делают, что понимают тебя. Поверь, всем на нас плевать. Контракт отслужил – досвидос.
Разговаривали мы долго. И чем дольше велась беседа, тем больше понимал, что умер тот друг, с которым я познакомился в армии. Это уже другой человек. Впрочем, как и я.

Помог я добраться другу домой. Был он в ужасном состоянии, что-то мямлил про себя, разобрать бред было невозможно. В его квартире никого не оказалось. А кто там может быть, если жена забрала вещи и уехала, как он сам рассказывал?
- Дверь закрой за мной и спать ложись. Всё, бывай, - сказал я ему и вышел из здания.
Уже вышел на улицу, но из дома донёсся звук выстрела. Металлическая входная дверь в многоэтажное здание ещё не успела захлопнуться, и я заскочил внутрь. Квартира прапорщика находилась на первом этаже. Есть вероятность, что выстрел произошел в ней. От своих догадок внутри похолодело.
“Нет, только бы он этого не сделал”, - вырвалось тревожное.
Я подошел к квартире и дёрнул за ручку. Двери оказались не заперты. Зайдя внутрь, в глаза бросилось тёмно-красное пятно, расползающееся по комнате. С дыркой в голове разлёгся на полу прапорщик, а рядом лежал пистолет. Моё сознание искажало картинку, и я наблюдал происходящее словно со стороны. Как будто фильм смотрю. А в квартиру вошел не я, а какой-то другой человек, и всё это происходило не по-настоящему .

Я вернулся домой, когда окончательно стемнело. Заметив мой страшный вид, Люда чуть не вскрикнула. В ту ночь я, наверное, выглядел не лучше прапорщика. Она ещё не спала. На кухне горел свет, для фона крутился какой-то фильм по телевизору. Взволнованная Людмила сидела за кружкой чая и постоянно названивала мне на сотовый – я это понял, когда уловил у неё в руке телефон. Пошел человек утром на собеседование и пропал на весь день. У меня даже времени не было позвонить ей. Время перестало существовать, когда мой лучший друг застрелился. Не помню появления полиции. Произошедшее прокручивалось отдельными фрагментами. Обзванивали мы близких родственников, ждали их прибытия. Не мог даже проверить пропущенные.

- Ты где, чёрт побери, бродишь?! – взвелась Людмила. – Я тут с ума схожу!
- Прости меня, - единственное, что я смог выдавить.
Пройдя в комнату, я снял одежду и лёг в кровать. Люда зашла через минуту и устроила "музыку". Хоть и громко кричала, её слова разбивались об нехорошие воспоминания, связанные с сегодняшним событием и с Зоной, и до меня доходило только часть выражений.
- Что происходит? – выплеснув пар и успокоившись, задала она вопрос.
- Я просто хочу спать, - спокойно ответил я и перевернулся на другой бок. Объяснять нет ни желания, ни сил.

Через неделю Люда забрала Вещи и переехала к своим родителям. Я этого ожидал, и разлука перенеслась не шибко тяжело. Впрочем, с эмоциональным состоянием к этому моменту начались серьёзные проблемы. Эмоции перестал ощущать, чувства ушли. Всё стало безразличным.

Спустя некоторое время я вновь подписываю контракт, чудом прохожу врачей и собеседование с психологом и возвращаюсь в ЧЗО. Это лучше, чем дом. Хотя, если подумать, то это настоящий дом. Ведь по возвращению я почувствовал облегчение, некую радость. Зря я нахамил командованию этой базы в прошлый раз. Восстановить нормальное отношение будет не просто. Ведь от них тоже зависит, как долго я пробуду в своём “доме”, не переведут ли меня в другую часть. Буду надеется на лучшее. Но я рад, что я снова оказался здесь и вернулся, наконец, к жизни.

Интересно, чего ждем? Спросить Старшого? Так он сразу предупредил, чтоб в пути с расспросами без нужды не лез, когда нужно будет все сам пояснит. Мол, что толку в пустых словах? Смотри и учись – иначе проводником не станешь.
Денька оглянулся на Филин, почти ровесник, в отличии от него самого был не любопытен и сдержан. И, хотя на привале иногда становился душой компании, сыпал байками и советами, в дороге из него было слова не выдавить. Вот и сейчас, видя, что Денька весь извелся от любопытства, лишь отвел глаза и подавил улыбку. И так уже с легкой руки Филина к нему прилипло прозвище Торопыга.
Чему удивляться? Это у него, у Деньки первый поход. А Филин уже с год как напарник Старшого. Денька фыркнул, эка невидаль – Торопыга. Как там? Хоть горшком обзови, только в печку не клади. Вспомнив любимую мамину поговорку, он насупился, скользнул взглядом по долговязой фигуре. Сколько же Старшому лет? Вроде не пожилой, но уже четкие морщины на обветренном лице, на висках и в бороде блестела проседь. Обычно спокойный, сегодня заметно нервничал, вглядываясь вперед и к чему-то прислушиваясь.
Хм… Тишина. Не слышно ни хруста веток, ни воя собак, ни чужих голосов. Разве что ветер за спиной играет ветвями берез и елок, да птицы щебечут. Изредка слышно, как барабанит по стволу дятел…
Так, что там впереди? Пустошь, которая ему почему-то не нравится. За ней небольшой пролесок. Справа змеей извивается, уползая вдаль, лента небольшой реки. Искупаться бы, вон там, рядом с небольшой кручей, испещренной норками стрижей. Жаль, не подступиться – вокруг кочки, еще чего доброго, увязнешь в трясине. Да и не известно, что за твари водятся в самой реке. Слева, в стороне, виднелся высокий холм, на вершине которого виднелись развалины.
- Нам - туда, - наконец прервал молчание Старшой, кивнув в сторону холма. – Смотрите в оба, можно нарваться на слепышей.
Солнце, поднимаясь все выше, припекало все сильнее. Ветер совсем стих, и даже становилось душно. Брели долго, петляя, то продвигаясь вперед, то снова возвращаясь, пока не выбрались из лабиринта кочек, чавкающих лужиц. Уже за полдень голодные и утомленные стали подниматься по холму, вспугивая в траве кузнечиков, да и сама трава становилась все гуще. Было таким счастьем идти по твердой земле, что хотелось петь, кричать, прыгать. Что там говорил Старшой про собак? Приснились они ему? Или просто пугает?
И, словно в ответ, совсем откуда-то издалека долетел отрывистый многоголосый лай. Благо, успели подняться на холм. Собак видно не было, хотя сам лай стал отчетливей и ближе. Неужели взяли след?
- Стороной идут, не боись, - подбодрил Старшой, заметив, как напружинился Денька. – Смотри, у нас вон какая крепость.
Хороша же крепость. Стены старой деревянной избы были почти все разрушены. Полностью уцелела только две, дальняя и примыкающая к ней, с заколоченными окнами. У остальных нельзя было понять где когда-то были окна или двери. Крыша, хоть и совсем прохудившаяся, частично сохранилась, откидывая причудливую тень на серебристый ковер – от пола ничего не осталось, все поросло полынью. Пять-шесть досок в аккурат над заколоченным окном и еще пара-тройка в стороне намекали - тут когда-то был чердак.
- Тут и остановимся, - бросил Старшой.
- Не люблю я этот дом, - поморщился Филин.
- Дождь лучше здесь переждать – отрезал Старшой, и оба направились к дальней стене.
Дождь? Денька удивленно оглянулся – на небе ни облачка, только птицы и солнце. А вот солнце парило, его лучи несколько потемнели, образуя кольцо. Вспомнилось и то, что по утру не выпала роса. И запах… От полыни шел дурманящий пряный запах. Такой бывает незадолго перед грозой.
Спутники тем временем забрались на то, что осталось от чердака, и звали наверх. Дощатый настил под ними слегка покачивался. Прогнили доски? Выдержит ли еще и его? Он все еще не спешил зайти внутрь, боясь притоптать полынь. Приглядевшись внимательнее присвистнул от удивления – трава, где прошли Старшой и Филин, вовсе не примялась, словно никто и не ходил. С крыши, словно в ответ на его присвист, чирикнул воробей.
«Вот шельмец», - усмехнулся Денька, подпрыгнул, зацепился за доски, подтянулся, качнулся, и забрался наверх, в стороне от товарищей.
- А вот это правильно, - одобрил Старшой, и от этих слов сразу потеплело на душе.

Филин вполголоса начал рассказывать какую-то из своих историй, но в этот раз слушать совсем не хотелось.
На улице было жарко, но под крышей была приятная полутень - голову не напечет. Чердак, приютивший их, нравился все больше и больше. Птицы рассекали воздух в поиске насекомых, гомонили - чем не музыка? Интересно, это стрижи так далеко от реки залетели? Или просто носятся ласточки? Никогда не умел их различать. Заплечный мешок удобно лег под голову. Надо бы разобрать свое богатство. Хотя, что там разбирать? Фляга с водой, моток веревки, смена белья, пара банок с тушенкой - вот и все нехитрое богатство. Да еще хлеб…
- Мужики по шиферу на спор взялись стрелять, - оторвал от раздумий голос Филина, - не то косорукие были, не то пьяные ни кусочка не откололи.
- Нечистая... - попытался было пошутить Старшой, но Денька уже не вслушивался. Куда как интереснее было следить за воробьем, прыгающим по чердачным доскам, перепархивающим на крышу и обратно, в поисках мошкары.
Воробей Деньке понравился. Чтобы его задобрить, достал краюху хлеба, сам откусил кусочек, покрошил недалеко от себя. Тот чирикнул, спрыгнул на доски - аккурат туда, где ему было насыпано угощение. Клевал крошки торопливо, в напряжении, словно ожидая подвоха и готовый тут же упорхнуть. Затем перелетел на балку и уже сверху чирикнул.
- Да на здоровье, - едва слышно буркнул Денька, и оглянулся на спутников. Еще засмеют за то, что с птицей разговаривает, но те увлеченно спорили. - Знакомится то будем? Я - Денёк. А тебя то как звать?
Неугомонный, как и сам Денька, воробей время от времени улетал, ловил мошек и жучков, возвращался обратно, усаживаясь на балку прямо над ним, словно изучая устроившегося в его владениях рыжего парня.
«Кто же такое нелепое прозвище придумал - Филин? Скорее уж, Кот Баюн», - сквозь дрему подумал объект изучения. Усталость нагоняла сон, постепенно стирая все звуки.
Воробей спорхнул с балки и уселся прямо на грудь к Деньке, который уже смотрел еле-еле через прищуренный глаз. Шельмец, готов был тут же упорхнуть, затем важно нахохлился, сунул голову под крыло, и поджал одну лапку... Да ладно?! Это уже точно был сон...
Разбудил резкий раскат грома. В небе бесновались молнии. Дождь? Между тем, на Деньку ни одна капля не упала. Да, да. Прохудившаяся крыша хорошо укрыла от дождя. Продолжение сна? Возможно. Воробей так и сидел на груди, нахохлившийся и недовольный - неужели не дашь посидеть спокойно? Вставать не хотелось, так уютно лежалось на этих досках...
В животе заурчало, и этот звук вспугнул воробья – тот перепорхнул на доску рядом. Денька осторожно, чтобы не испугать нового приятеля, перевернулся на бок, достал хлеб, отломил кусок и положил перед воробьем, затем, спохватился и накрошил помельче. Воробей, уяснив, что ловить его не собираются, клевал не спеша, время от времени что-то чирикая.

Гроза постепенно затихала, хотя дождь продолжал лениво шлепать по крыше, по доскам, по траве. Вскоре и он прекратился. Сквозь разрывы туч пробивались последние лучи заходящего солнца. Вечер постепенно гасил дневные краски и дарил прохладу. После дневной жары становилось зябко. Денька тоскливо поежился. На крыше костра не развести…
Воробей юркнул между шифером и балкой совсем рядом с Денькой, выпорхнул обратно. Что-то сверкнуло. Или показалось? Денька мотнул головой, воробей ворчливо прочирикал ему, снова повторил свой маневр, быстро вынырнул, и снова едва заметный отблеск. Затем уселся на доски, чирикнул, явно приглашая вовнутрь.
Денька воровато оглянулся - не следит ли кто, но никому до него не было дела. Он подполз, протянул руку — солома, пух — ничего интересного, видимо, гнездо ворчуна. Хотя… рядом с гнездом рука нащупала что-то круглое – шарик серого цвета, больше похожий на обычную гальку, разве что увесистый, да еще немного мерцал. От камня исходило приятное тепло. Когда прошла первая радость от находки, Денька почти шепотом спросил:
- Это мне? Спасибо…
Воробей что-то чирикнув, юркнул в гнездо, и там затаился.
- Доброй ночи, Ворчун. До завтра.
Денька боролся с искушением показать свое приобретение Старшому. Интересно, что он скажет, когда увидит? А как удивится Филин?! Хотелось их поскорее обрадовать, вот только Старшой с Филином спали, и разбудить их он не решился – пусть выспятся. Какая разница? Покажет утром. Или не покажет?
Шарик на ладошке приятно окутывал теплом, нагоняя дрему. Но заснуть Денька так и не смог. Он принуждал себя, заставляя считать овец, но все было бесполезно. Сон обволакивал голову и улетучивался, снова подступал, и тут же рассеивался. Лишь одна мысль постепенно заволокла сознание - только бы не потерялся шарик, не выронить бы его… Нет, не выроню. Сожму кулак крепко-крепко, но не выроню. Начинало светать, когда ему удалось заснуть.
Летние ночи короткие.
Откуда-то издалека слышится тревожный голос Филина:
- День, просыпайся уже!
- Эй, малый, ты чего? – вторит ему голос Старшого. – Очнись!
Кто-то тряс его за плечи, кажется, Старшой. Затем последовали несколько пощечин, но сил разомкнуть веки или хотя бы что-то промычать в ответ не было. Сознание иногда цеплялось за обрывки фраз «вроде живой», «пусть спит». Вдруг послышалось: «потеряем день». День? Или Деньку? Так и хотелось ответить: «А чего меня терять то? Вот он я,» - только вот губы совсем не шевелились.
- Интересно, что у него там? В кулаке? – обратил внимание Филин.
- Ого! – это, пожалуй, Старшой разжал ему кулак, и забрал шарик…- Я же говорю – фартовый.
- Ну не может же все время везти!
- Не может…
Денька потерял сознание, а потому не знал, что Старшой внимательно рассмотрел подарок Ворчуна, укоризненно покачал головой, сетуя, что учишь вот молодежь, учишь, а ей все по барабану, затем аккуратно упаковал находку в контейнер и положил ему в рюкзак.

Очнулся Денька поздним утром. Очнуться то очнулся, да только, похоже, в себя так и не пришел. Старшой что-то говорил ему, но Денька не слушал, он пытался вспомнить что-то важное, но мысли путались и ускользали. Он должен был сделать что-то важное. Только что? Он так боялся потерять подарок… А его у него взяли и отняли, словно душу вынули. И кто отобрал? Ну, вот же, вот, мелькнуло какое-то слово… Душа? Душа ныла. Нет, не то. Отняли? Отняли шарик. Опять не то. Подарок? Может. Что за подарок? Не правильно он вопросы задает. Важно было что-то не потерять. А он потерял. А почему важно? Или неважно. Нет, опять не те вопросы. Как он мог? Кто он? Что мог?
Но изнывал от вопросов не один Денька. Со страхом и болью наблюдали его спутники, как выцветал парнишка, словно соки выходили из него. Всегда не в меру любознательный, стал абсолютно равнодушным. Даже поседел за ночь, и никакого намека, что еще вчера был рыжим. Старшой хотел бы, да не знал, чем помочь. Неужели так подействовал тот камень? Радиации он не излучал, но было в нем что-то странное. Или дело вовсе не в самом камне? Что происходит?!
Денька выполнял все команды машинально. Надо было идти – он шел, надо было бежать – бежал. Но спроси его, где они шли, что делали, что видели - ничего не смог бы ответить.
Вот и река. Река? Та, вчерашняя? С крутым берегом и гнездами стрижей? Вон и ивы в стороне, под которыми он так хотел искупаться вчера. Хотя таких мест на реке может быть много. Под нависшими ивовыми ветвями была спрятана небольшая лодка. Филин деловито складывал вещи в лодку, Старшой распутывал веревку.
Стрижи веселой стаей охотились на насекомых где-то высоко. Значит там, в доме вчера были ласточки, спокойно рассудил Денька, и воробей. Воробей! Вот оно! Воробей ему приснился? Нет. Ладонь левой руки вдруг вспомнила тепло камня. А ведь воробья я сегодня и не видел. Надо было поблагодарить за подарок.
Прежде чем сесть в лодку, Старшой подал ему руку:
- Деня, давай к нам в лодку, не бойся.
- А я и не боюсь, - в бесцветном голосе появились металлические нотки.
Подарок! Шарик, серый такой, увесистый. Старшой, гад такой отнял! Нахлынула обида, затопив остатки сознания. Денька вскинул обрез и выстрелил, не целясь. Лопасть весла поплыла по воде.
- Деня, ты что?! - кинулся к нему, было, Старшой, но следующий выстрел отбросил его в лодку.
- Ненавижу вас. Ненавижу, - равнодушно бросил Денька, развернулся и пошел прочь. Куда?
Ноги сами несли его к развалинам. Уже где-то на подходе к ним он обронил обрез.
Только в этот раз он сразу рухнул в полынь и зарыдал. Неважно, убил он Старшого, или нет. Легче нисколько не стало. Неподалеку чирикнул воробей. Но и встреча с Ворчуном не принесла никакой радости. Его надо было нет, не задобрить, а просто накормить. Он не виноват, что Денька не сберег подарок. Хлеб. Должен еще остаться хлеб. Денька открыл рюкзак, и увидел какой-то странный предмет, которого у него раньше никогда не было. Неужели перепутал рюкзаки? Да нет, это его рюкзак. Вот и вещи остальные его, он осторожно открыл контейнер – серый камушек лежал внутри, так же красиво мерцая в заходящих лучах солнца.
Денька достал остатки хлеба и протянул их воробью. Ворчун доверчиво сел на ладонь, и стал клевать крошки прямо с ладони. Защемило сердце, вспомнилось растерянное лицо Старшого, и руки машинально сжались в кулаки. От злости на самого себя. Что это? Кровь? Откуда? Денька разжал кулак, бездыханное тельце упало под ноги.
Больше Денька не хотел ни пить, ни есть, ни думать. Иногда он открывал глаза, смотрел снизу на чердак, на воробья, и снова уходил в забытье.